Чужими голосами. Память о крестьянских восстаниях эпохи Гражданской войны - Наталья Борисовна Граматчикова

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ДЛЯ ЧЕГО ВСЕ ЭТО ЗАТЕВАЛОСЬ?

Зачастую в поле возникает проблема, с которой столкнулись и мы. Детально проработанный гайд позволяет получить новую и интересную информацию, но не отвечает на ключевые вопросы из‐за отсутствия ключевых респондентов или смещенного фокуса. Поэтому появляется необходимость разработать гибридную методику, которая позволяла бы достичь целей проекта. Методологической проблемой оказалась необходимость определиться с ведущей дисциплиной. Вернувшись к метафоре самолета-амфибии, зададимся вопросом, что в этой «летающей лодке» должно быть крыльями, а что лодкой? Полевая работа показала, что «лодка» — это исторический подход, основанный на знаниях о событии, «крыльями» являются социологические и этнографические методики сбора первичной информации, а «мотором» этого гибрида выступили проекционные методы психологии. Предлагаемый методический гибрид, на наш взгляд, получился функциональным, так как имелась надежная опора в виде исторического знания о восстании, на которой построены инструменты, выявляющие восприятие этого знания городским или сельским локальным сообществом. Но в движение «механизм» приводят эмоции и чувства респондентов, которые запускаются проективными методами психологии.

Каковы результаты нашей работы по сбору следов исторической памяти в Ишиме и рядом расположенных селах, полученные с помощью описанного методического подхода?

Отметим прежде всего, что публичную повестку памяти о крестьянском восстании определяют несколько акторов — краеведы-активисты, завязанные на городской краеведческий музей, и несколько сотрудников, занимающихся этой темой; городская власть, которая реагирует на краеведческую активность; и представители образования — школьные учителя и вузовские преподаватели.

Но говорить об институционализации памяти о событии еще не приходится. Рутинизированные практики коммеморации (рассказы о восставших и коммунарах, памятные мероприятия на местах захоронений и пр.) регулярно воспроизводятся только несколькими людьми в Ишиме и его окрестностях. Мы можем назвать не более пяти человек. Для других память о событиях 1921 года включается в более общую тему памяти о Гражданской войне и первых годах советской власти в крае или репрессиях советского периода. Но и таких немного, по нашим оценочным данным — не более тридцати человек.

Таким образом, можно утверждать, что на момент исследования коллективная память о восстании крестьян в Ишиме и Ишимском районе находится в состоянии аномии. Прежние групповые нормы и ценностные ориентации в отношении к Гражданской войне, где были «красные герои», «белые», «эсеро-кулацкие бандиты», нарушились в начале 1990‐х, но новое понимание «все были жертвами» в целом не устоялось и зачастую вызывает сопротивление у потомков участников восстания с обеих сторон.

Несмотря на это, нам удалось получить свидетельства того, что в сельских семьях помнят отдельные факты о том, кто и как участвовал в восстании, раскулачивании и пр. Более того, нам рассказывали о случаях сведения счетов между потомками, в том числе с летальным исходом. Последний такой случай был зафиксирован в 1960‐х годах. Эти данные опровергают принятые в научной среде представления о затухании исторической памяти через три поколения. Вероятно, более длительное сохранение памяти характерно для сельской местности со сложившимися устойчивыми социальными связями. В городской среде эта память более прерывиста, с более коротким временным периодом.

Но в большинстве случаев можно утверждать, что воспроизводства памяти не происходит. Скорее мы имеем дело с поколенческим разрывом и последствиями работы механизма забвения. Причина кроется в изменении состава населения. Большинство жителей так называемых «восставших сел» — жители в первом или, максимум, втором поколении, не чувствующие связь с местом проживания.

Вспоминая метафору «многоголосия», заметим, что «голоса снизу» уже почти неслышны. Наиболее различимы и громки «голоса сбоку», и именно они будут играть в дальнейшем основную роль для сохранения и/или конструирования практик коммеморации о восстании, вопреки или при поддержке «голосов сверху».

Глава 8. ПРИИШИМЬЕ: «РАССКАЗЫВАТЬ О СОБЫТИЯХ НАДО, НО БЕЗ РЕАЛИСТИЧНОСТИ»

Память о Западно-Сибирском восстании на территории бывшего Ишимского уезда

(Лискевич Н. А.)

В январе 2021 года исполнилось 100 лет с начала Западно-Сибирского крестьянского восстания — непосредственным поводом к выступлению послужило объявление в середине января 1921 года семенной разверстки. По мнению В. И. Шишкина, Западно-Сибирское восстание «было самым крупным антиправительственным выступлением за все время коммунистического правления в России»[494]. Одним из наиболее горячих очагов антибольшевистского восстания стал Ишимский уезд Тобольской губернии. Научное изучение Западно-Сибирского восстания и его отражение в мемуарах подробно освещены в историографических исследованиях В. И. Шишкина[495]. Им же были опубликованы ключевые документы, отражающие разные аспекты крестьянского сопротивления 1921 года[496]. Проблемой советской историографии была жесткая регламентация оценок и направлений исследований, когда восстание против власти освещалось односторонне — историки «не слушали жертв и попросту благоговели перед официальными документами»[497]. В постсоветский период исследователи оказались не только перед трудностями оценки причин, форм, масштабов и периодизации крестьянского протеста, но и вынуждены были обратиться к разработке адекватного понятийного аппарата для описания как самого крестьянского сопротивления 1921 года, так и его участников[498].

Но, на мой взгляд, современные исторические исследования пока еще слабо влияют на формирование новых взглядов и оценок крестьянских выступлений у большинства жителей тех мест, где некогда разворачивались события Западно-Сибирского восстания. Характерное для массового сознания советского периода отчетливое разделение всех участников Гражданской войны на «наших» (подвергающихся героизации) и их противников сегодня часто воспроизводится «на местах». Между тем устоявшиеся формы именования событий прошлого и их участников уже сами по себе во многом задают вектор последующего рассуждения. Предпосылки к устойчивому использованию советских категорий для описания событий крестьянских восстаний можно увидеть в успешности советской политики памяти. Важно также, что воспоминания о пережитых в XX веке трагедиях вытесняют воспоминания о более раннем крестьянском восстании 1921 года, а устная передача межпоколенческой памяти об этом событии была затруднена целым рядом причин[499].

Цель главы — фиксация и анализ состояния памяти (монументальной, культурной и социальной) о событиях Западно-Сибирского крестьянского восстания 1921 года среди жителей Приишимья (юго-восточная часть Тюменской области)[500]. Я постараюсь ответить на вопросы: как менялся язык и формы описания событий восстания в местной прессе? Какие формы коммеморации участников восстания и его подавления сложились с 1930‐х по 2010‐е годы? Как менялась эта коммеморация? Как наши современники описывают своих предков и их участие в событиях 100-летней давности?

Глава опирается на материалы, полученные в основном в Армизонском и Абатском районах Тюменской области в 2018 году[501]. Территориальное ограничение связано с предположением о существовании унифицирующих тенденций в функционировании памяти[502]. Кроме того, интерес к Абатскому району связан с тем, что триггером крестьянского восстания в Приишимье считается мятеж в одном из его сел, волостном центре Челноково. Сбор полевого материала происходил в рамках исследовательского проекта «После