Торговец пушками - Лори Хью

Мы с Бернардом переглянулись. Впервые за все время, прошедшее с нашего приезда. Мне даже пришлось отвернуться и почесать колено.

Когда же я снова взглянул на Дёрка, он тоже смеялся. Это был смех, в котором так и читалось: «Посмотрите на меня! Я — свихнувшийся от адреналина фанат бешеных скоростей. Я жажду опасности так же, как другие мужчины жаждут вина и женщин. Я готов идти на любой риск, и по справедливости меня давно уже не должно быть в живых. Я живу временем, взятым взаймы».

Они повторили упражнение трижды, каждый раз взбираясь на фут выше прежнего. Но вскоре ожирение взяло верх над Дёрком, и они решили прерваться на обед. Покуда супруги ковыляли по снегу в направлении кафе, я повернулся к горе — взглянуть, как там дела у дочурок. Мне надо было оценить, насколько хорошо те стоят на лыжах и, соответственно, насколько далеко от папы с мамой они могут уйти в обычный день. Я рассуждал так: окажись дочки неловкими и неуклюжими, они непременно будут болтаться где-нибудь у покатых спусков, в пределах родительской досягаемости. Ну а будь от девчонок хоть какой-то толк и если они и вправду ненавидят Дёрка с Роной хотя бы вполовину того, как мне показалось, то сейчас они наверняка уже где-нибудь в Венгрии.

Признаков их присутствия я не обнаружил и уже собирался повернуть обратно, как мое внимание привлек силуэт на гребне прямо надо мной. Человек всматривался в долину и находился слишком далеко, чтобы я мог разглядеть черты его лица. Но все равно он до абсурда бросался в глаза. И не потому, что был без лыж, без палок, без ботинок, без очков и даже без шерстяной шапочки.

Что делало его заметным — так это коричневый плащ, купленный по рекламному объявлению с последней страницы «Санди экспресс».

2

Какая ночь! Как будто день больной.

— Кто спускает курок?

Соломону пришлось ждать ответа.

На самом деле ему приходилось ждать каждого моего ответа, поскольку я выписывал круги по катку, а Соломон стоял в сторонке. На очередной круг мне требовалось примерно полминуты, так что простора для раздражения у Соломона было предостаточно. И не то чтобы я нуждался в огромном просторе — ну, вы понимаете. Дайте мне ма-люсенький-премалюсенький просторчик — и я доведу до белого каления кого угодно.

— Ты имеешь в виду метафорический курок? — спросил я, проносясь мимо.

На секунду я обернулся. Соломон улыбнулся, чуть задрав подбородок, — словно гордый родитель, во всем потакающий своему чаду, — а затем вновь вернулся к партии в кёрлинг, за которой якобы наблюдал все это время.

Еще круг. Динамики надрывались живенькой швейцарской «ум-ца-ца».

— Я имею в виду курок, курок, сэр. Настоящий…

— Я спускаю.

И я снова был далеко.

Надо сказать, я определенно втягивался в эти фигурно-коньковые кренделя. Я даже попытался подражать повороту с перехлестом ног, как это делала юная немочка впереди, и получилось довольно-таки неплохо. Мне даже почти удавалось держаться с ней вровень, что чертовски согревало душу. Немочке было что-то около шести.

— А винтовка?

Опять Соломон. Он говорил, сложив руки перед ртом — точно согревал дыханием.

На сей раз ждать ответа ему пришлось дольше, так как я брякнулся на лед в дальнем конце катка, и на пару секунд мне даже удалось убедить себя, что у меня перелом таза. Но я ошибся. А жаль. Это разом решило бы все проблемы.

Наконец я кое-как доковылял до Соломона.

— Прибудет завтра.

Что было не совсем правдой. Однако при данных обстоятельствах на правду ушло бы как минимум недели полторы.

Винтовка не прибывала завтра. Большая часть ее находилась уже здесь.

Во многом именно по моему наущению Франциско согласился на «PM L96A1». Название, конечно, так себе, его и запомнить-то сложно, но «PM», получившая в британской армии кличку «сопля» — по-видимому, из-за своего зеленого цвета, — делает свое дело очень даже неплохо. А дело ее простое — выпустить пулю калибра 7,62 мм с такой точностью, чтобы с шестисот ярдов гарантировать попадание в цель. Любому опытному стрелку, практикующему активный отдых. То есть мне.

Но, несмотря на все гарантии производителей «сопли», я сразу предупредил Франциско, что если стрелять придется хотя бы на дюйм дальше чем с двухсот ярдов — а при встречном ветре и того меньше, — то я «пас».

Ему удалось раздобыть «соплю» в сборном варианте — или, как сказали бы изготовители, в виде «снайперской винтовки для тайных операций». Иными словами, поставляется она по частям, большинство из которых уже прибыли в деревню. Компактный снайперский прицел — под видом 200-миллиметрового объектива на фотокамере Бернарда, со спрятанным внутри держателем; затвор временно служил рукояткой на бритвенном станке Хьюго; а Латифа умудрилась протащить по два патрона «ремингтон магнум» в каждом из каблуков своих непомерно дорогущих лакированных туфель. Не хватало лишь ствола, вот он-то и должен был не сегодня-завтра прибыть в Венген на крыше «альфа-ромео» Франциско — вместе с множеством других длинных металлических штуковин, которыми обычно пользуются спортсмены-лыжники.

Курок я привез сам, в кармане брюк. Наверное, просто из-за недостатка воображения.

Мы решили обойтись без цевья и приклада, поскольку и то и другое довольно сложно скрыть — да, откровенно говоря, и незачем. Так же, как и опору. В конечном счете любое огнестрельное оружие — не более чем железная трубка, кусочек свинца и щепотка пороха. Лишняя пара железяк и куча углеродистого волокна не сделают человека, в которого вы попали, мертвее. Единственный дополнительный ингредиент, необходимый, чтобы оружие стало действительно смертельным, — и, слава богу, ингредиент этот все еще не так-то легко найти даже в нашем мире, погрязшем в грехах, — человек, у которого хватит воли и желания навести оружие на цель и выстрелить. Кто-нибудь вроде меня.

Соломон ничего не сообщил о Саре. Вообще ничего. Как она, где она. А ведь мне даже хватило бы, скажи он, во что она была одета, когда они виделись в последний раз. Но он не сказал ни слова.

Возможно, это американцы велели ему ничего не говорить. Ни хорошего, ни плохого. «Слушай сюда, Давид, слушай и запоминай. Наш анализ личности Лэнга указывает на ярко выраженный негативный профиль ответных реакций на входящие амурные данные». Или что-то вроде того. Между делом вставляя свое любимое «ну, а теперь пора надрать кое-кому задницу». Но Соломон знает меня достаточно и может сам решать, что говорить, а что — нет. А он не сказал ничего. То есть либо у него действительно нет никаких новостей о Саре, либо новости есть, но плохие. Хотя опять же, возможно, самая веская причина его молчания — ведь всем известно, что самое простое всегда оказывается самым правильным, — заключается в том, что я ничего не спросил.

Сам не знаю — почему.

Позднее я размышлял об этом, лежа в ванне своего номера в «Айгере», подкручивая краны ногой и подбавляя пинту-другую горячей воды каждые четверть часа. Может, мне просто стало страшно? Возможно. А может, я побоялся затягивать тайные свидания с Соломоном, опасаясь за его жизнь и за свою, конечно? Такое тоже возможно, хотя и несколько сомнительно.

Или, может… К этому объяснению я пришел под самый конец, до того осторожно обходя его, пристально вглядываясь и время от времени тыкая в него острой палкой, желая убедиться наверняка, что оно вдруг не кинется и не укусит меня. Итак, может, мне просто все стало безразлично? Что, если все это время я лишь притворялся перед самим собой, будто именно из-за Сары подвергаю себя нынешним испытаниям? А вдруг сейчас настало время признаться себе, что именно здесь я встретил настоящих друзей? И именно с ними я открыл для себя самую важную цель? И что именно теперь, когда я стал частью «Меча правосудия», у меня появилось гораздо больше причин вылезать по утрам из постели?