Пески смерти - Александр Лидин

Подлый предатель!

Я схватился за револьвер, а потом понял, что все бессмысленно. В самом деле надо сдаваться и надеяться лишь на здравомыслие полицейских чинов. Но Вельский! Я сломя голову бросился к нему в комнату, но… не успел.

Мой приятель уже бросил за ворота первую гранату. Я видел, как она, крутясь в воздухе, полетела за ворота, а потом там что-то грохнуло, раздались крики боли и проклятия, потянуло черным пороховым дымом.

— Что ж, Григорий, — Вельский повернулся ко мне и глаза его горели недобрым светом. — Началось! Все как и обещал Грищенков. Пошли, надо уходить.

— Но… — начал было я, но осекся, потому что Вельский внимательно посмотрел на меня. Очень внимательно, зло посмотрел, и я сразу понял, что если не стану делать, что он говорит, то пулю или нож в спину получу непременно.

— Пошли, пошли… — подтолкнул меня Вельский.

Словно в каком-то тумане, спустился я вниз, где нас ждали два человека в длинных черных одеждах и чалмах. Их лица были закрыты черными платками. У каждого за широкий черный кушак был заткнут кривой нож в красивых чеканных ножнах. Один держал на плече ручной пулемет, второй откинул люк, оказавшийся под ковриком. Знаком он пригласил нас спускаться.

— Кто это?

— Ассасины Акур-паши, — и Вельский подтолкнул меня к люку. — Это старые ходы. Они идут под всем городом. Их выкопали еще при Тимуре.

Понимая, что времени искать других путей отступления нет, я нырнул во тьму. Ноги сами нащупали ступени старинной каменной винтовой лестницы, которая оказалась много короче, чем я рассчитывал. Следом за мной скатился Вельский. Ход был не таким уж узким и низким, как я ожидал. Да и сама кладка выглядела древней, такой же древней, как под храмом, где томился Старец. Скорее всего, все эти катакомбы вырыли примерно в одно и то же время.

Вельский запалил один из заранее заготовленных факелов и решительным шагом направился во тьму. Я на мгновение замешкался, заметив странный ящик, лежавший под лестницей, по которой спускался один из ассасинов. Знакомый такой ящичек, только вот где я его видел. А потом меня осенило. Это же армейский динамит! И в этом ящике его хватит, чтобы не то что дом, а весь квартал поднять на воздух.

Я хотел было остановиться, понимая, что далеко нам от полиции не уйти, но Вельский, обернувшись, окликнул меня, и мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

Мы отошли, наверное, метров на триста, когда сзади громыхнуло. На мгновение земля ушла у меня из-под ног, и я повалился на колено, но Вельский тут же помог мне подняться.

— Вот и всё. Теперь все будут считать нас покойниками.

Мы прошли еще метров сто, потом был еще один люк, и мы оказались во дворе совершенно другого, столь же бедного дома. Возле люка нас ждал Грищенков, а чуть поодаль… Я даже не поверил своим глазам. Там стояло несколько коней с набитыми седельными сумками и пара вьючных мулов. Экспедиция в Гоцлар должна была состояться, вот только какой ценой!

Как только мы вылезли, Грищенков, ни слова не говоря, запалил от папироски фитиль на палочке динамита, а потом зашвырнул его в люк, откуда вот-вот должны были появиться ассасины Акур-паши.

— Старому разбойнику вовсе незачем знать, что мы остались в живых, — улыбнулся Грищенков.

И только тогда я понял, насколько изощренно придуман был его план. Нет, что бы там Грищенков ни говорил, он заранее знал о появлении полицейских в чайхане. Он предусмотрел вольное или невольное предательство Гуггенхайма. Он предусмотрел все, кроме… Впрочем, об этом чуть позже.

А тогда мы вскочили в седла и вихрем понеслись прочь из города. Больше нас тут ничего не держало. Впереди была пустыня и где-то там древний город, словно губка, пропитанный колдовством неведомых людям рас.

И только когда последние из городских строений превратились в тоненькую черную полоску у самого горизонта, Грищенков нагнал меня.

— Как видите, Григорий Арсеньевич, свою часть договора я выполнил. Теперь черед за вами, ведите нас в Гоцлар.

В первый момент я аж слов не смог найти от такой наглости. Он же превратил меня, дворянина, героя японской войны, в беглого преступника, сделал так, что я вынужден был убивать невинных… Да я…

— И чтобы окончательно рассеять ваши опасения и сомнения относительно меня, — продолжал Грищенков, — должен вам сказать, что за последние сутки вы стали много богаче. Что вы скажите про десять тысяч афгульских золотых монет? Нет, что я говорю, про тринадцать тысяч триста три монеты? Потому, как я понимаю, доля Гуггенхайма ему не понадобится. Теперь вы, господин Фредерикс, богаты, и не просто богаты, а безумно богаты. И это вам не николаевские червонцы. Это полновесное афгульское золото. Два мула с золотыми тюками. А каково! И все потому, что среди социалистов был наш человечек.

— Тот, которому вы дали уйти? — наугад спросил я.

— Совершенно верно. Должен сказать вам, Григорий Арсеньевич, что это даже не человечек, а тварь настоящая, вошь подноготная. Человек, который готов всех и вся продать ради власти и денег. Его брат — кстати, царевич, сын Александра, — был арестован за попытку прикончить своего отца. Он ненавидел самодержавного батюшку за то, что тот после рождения сослал его с матушкой куда подальше, в какую-то сельскую глубинку. Из злобы и ненависти он подался в бомбисты. А когда его казнили по приказу папеньки, младший брат… да-да тот самый лысый чудик… поклялся отомстить за брата и пошел в революционеры. Хотя какой из него революционер? Мелочный и продажный типчик. Он продал своих всего лишь за один золотой брусок, сам того не понимая, что николаевское золото тут же выдаст его с головой.

— И к чему вы, Роман Устинович, мне всю эту грязь вывалили?

Грищенков только усмехнулся.

— Вы, Григорий Арсеньевич, белоручка. Вы что думаете, можно разбогатеть и не измараться? Тогда вам нужно было не искать сокровища древних городов, а ехать на Аляску. Там золото из земли добывают, а у нас, увы, людей стрелять приходится.

Дальше было долгое путешествие через пески. Мы гнали коней, останавливаясь лишь для того, чтобы дать скакунам передохнуть. Если бы они пали, то золото, которое мы везли, пропало бы. Мы сами не смогли бы вынести его из пустыни.

Я хотел было поинтересоваться у Грищенкова, почему мы не оставили монеты в окрестностях города. Разумнее всего было бы зарыть их где-нибудь неподалеку от цивилизованных мест, чтобы потом по возвращении из «экспедиции», забрать их. Только Грищенков решил по-другому. И нам пришлось тащить монеты с собой. Конечно, это было не золото царской чеканки, но сорок тысяч золотых монет — груз изрядный — килограмм четыреста червонного золота. А ведь нам нужно было еще тащить с собой и еду, и питье, как для себя, так и для коней, фураж и боеприпасы…