Морпех Рейха - Влад Тепеш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда я искупался и вышел из воды, вся компания уже с интересом смотрела на меня: Гордана явно успела рассказать им о своем новом знакомом.
Она пригласила меня познакомиться с их друзьями — меня, конечно, не пришлось просить дважды, и вот тут-то меня уже поджидала зарытая собака.
В то время как вся компания — состоятельная молодежь с любовью к дайвингу и аквалангам, самый старший — на вид лет тридцать — оказался единственным немцем, из-за которого все говорили по-немецки, так как по-хорватски он не понимал.
Звали его Ганс, и он оказался бывалым военным инженером, специалистом по подводным работам, которого вся честная компания наняла в качестве эксперта по подводным поисковым работам.
Собственно, именно тут я едва не угодил в ловушку собственной непродуманной легенды.
— А что, в летчики-испытатели можно попасть в таком молодом возрасте? — поинтересовался он. — Я думал, им крайне важен огромный опыт…
Вот уж влип так влип! Хотя… вывернусь.
— Обычно так и бывает, — кивнул я, — но иногда опыт отходит на второй план, если нужно испытать перспективный самолет, о котором заранее известно, что он потенциально опасен. Если прототип еще и очень многообещающий и дорогой — его желательно в случае аварии попытаться сохранить поцелее. Самолет, пострадавший при аварийной посадке, легче исследовать на предмет неполадки и дешевле восстанавливать, чем самолет, пилот которого катапультировался на высоте три километра. Потому иногда в кабину сажают не того, кто опытен и ценен, а того, кто готов рисковать, спасая прототип. Таким образом часто открывается дорога молодым.
— Видимо, риск окупается, да? — предположил пухлый. — За облет опасных машин платят, наверно, очень много?
Я пожал плечами:
— Вообще-то, нет, не много. Главное, что получает пилот — крутая запись в личном деле, если таких много — перед ним открываются очень многие двери, из которых дверь этого отеля — наименее значительная.
— Хм… Много пришлось полетать? — приподнял бровь Ганс.
Эх, врать так врать!
— Дело не в том, сколько мне пришлось полетать, а в том, сколько раз я сажал прототип в ситуации, когда другой пилот уже катапультировался бы. Я пережил двадцать нештатных посадок, ни разу не покинув аварийную машину. Обычно все обходилось, но в последний раз это стоило мне дорого, и я свое, скорее всего, отлетал.
Пухлого звали Людвиг, третьего — Милош, девушки — Ана и Мия, и все — любители аквалангов и подводных поисков. Меня спросили, плавал ли я с аквалангом, и я вспомнил: да, плавал. Был в прошлой жизни пловцом.
В курс дела я вошел быстро: компания носится с идеей отыскать на дне залива суденышко, ушедшее на дно двести лет назад и унесшее с собой некую древнюю скульптуру из коринфской бронзы. О том, что судно лежит на дне именно тут, точных данных нет, но есть исторические свидетельства, что корабль в последний раз видел входящим в залив смотритель маяка. Следовательно, где-то тут.
— Но за двести лет останки давно занесло илом, — заметил я, чтобы что-то сказать.
— Точно, — кивнул Людвиг, — только статуя бронзовая, весом вроде бы в полтонны. А это значит, что при наличии достаточно мощного металлодетектора мы сможем найти ее даже на метровой глубине в иле.
— А будет забавно, если статуя лежит на глубине метр и десять сантиметров.
— Вот потому нам и нужен план, — ухмыльнулся Ганс. — Карта дна всего залива с промерами толщины ила. Ил не везде, на каменистом дне корабль бы давно нашли. Следовательно, лежит в иле. Промеряем везде толщину ила, вначале ищем там, где он неглубокий. Если не найдем — дело усложнится и станет уже действительно затратным.
— Вы думаете, что осилите все это вшестером? — спросил я.
Гордана неопределенно пожала плечами:
— Есть определенный объем работ, который нам посилен, и уже на этом этапе есть шанс найти объект. Да, это долго — но большие открытия не делаются легко. Корабль вез кучу античных ценностей — многое из этого все еще ждет того, кто его найдет. Слава и богатства, лежащие на дне — нужны ли дайверу дополнительные стимулы?
Посиделки на пляже закончились к обеду, затем, кроме Горданы, все разошлись по своим делам, а я с удовольствием отметил, что прошел проверку: меня никто не узнает в лицо. Даже если бы вдруг кто-то смотрел новости из Германского дворца — там я был выбрит, а тут запустил легкую небритость. Отличная была идея.
Гордана прозрачно намекнула, что вечером отправляется на другую сторону залива, в лесной парк, с целью написать очередной закат.
— Это, должно быть, очень личный процесс — создание картины, да? — осторожно уточнил я.
— В целом так и есть, но вообще художники, работающие вне личного пространства, привычны к тому, что за спиной кто-то стоит и смотрит. Это даже приятно зачастую: когда кто-то тратит свое время на то, чтобы просто наблюдать за процессом рисования — стало быть, у художника получается неплохо. Кстати, свою самую дорогую картину я продала буквально за шестьдесят секунд с момента завершения, человеку, который стоял и смотрел аж два часа, отлучаясь только за пивом и закусками.
Я приподнял бровь:
— Два часа рисовать закат? Хренасе тут закаты длинные.
— Обычно закат и восход я пишу в два приема, если картина не очень мелкая. У меня море и небо занимает большую часть холста, а берег на переднем плане — меньшую, но там больше деталей. В первый день жду начала, и если небо и море красивые — пишу их, на второй прихожу туда же и дописываю берег. Если так себе погодка — пишу вначале берег, а потом молюсь, чтобы на следующий день было хорошее небо и море.
— Вообще-то, если утром, то вы можете вначале нарисовать рассвет, а берег дорисовать днем. Пардон, дописать.
Гордана улыбнулась:
— Не-а. Днем меняется освещение. Идеальный результат только если два дня подряд одна и та же погода. Это как раз был второй день. Как только закончила и перевела дух — он предложил купить. Я замялась на секунду — он говорит «десять тысяч хватит?». Признаться, я не рассчитывала выручить за нее больше пяти сотен, у меня и сейчас картины редко уходят больше, чем за две тысячи. Но жаловаться грех, в «картинном переулке» — это такая улочка, где художники продают свои картины прямо на улице — средняя цена сопоставимой картины обычно в пределах двух-трех сотен, хотя там выставляются люди, скажем
