Дивергент - Вероника Рот

Я сипло дышу. Кто-то принес большой черный мешок для тела. Сразу видно, что Ал в него не поместится. Смешок поднимается по горлу и вылетает изо рта, придушенный и клокочущий. Ал не поместится в мешок для трупа; какая трагедия. Не завершив смешка, я закрываю рот, и смешок превращается в стон. Я выдергиваю руку и встаю, оставив Кристину на земле. Я убегаю.

– Держи.

Тори протягивает мне дымящуюся кружку, которая пахнет мятой. Я держу ее обеими руками, тепло покалывает пальцы.

Она садится напротив. Когда дело касается похорон, лихачи не тратят времени даром. Тори сказала, что они хотят принимать смерть сразу, как она наступает. В передней комнате тату-студии никого нет, но Яма кишит людьми, большинство из них пьяны. Не знаю, почему это меня удивляет.

Дома похороны окрашены мрачными красками. Все собираются, чтобы поддержать семью покойного, и никто не сидит сложа руки, но нет ни смеха, ни криков, ни шуток. И альтруисты не употребляют спиртное, так что все трезвые. Вполне естественно, что здесь похороны совсем другие.

– Выпей, – говорит Тори. – Тебе станет лучше, обещаю.

– Вряд ли чай поможет, – медленно произношу я.

Но все равно делаю глоток. Чай согревает рот и горло и тонкой струйкой течет в желудок. Я и не понимала, как сильно замерзла, пока не согрелась.

– Я сказала «лучше», а не «хорошо». – Она улыбается мне, но в уголках ее глаз не собираются привычные морщинки. – Думаю, «хорошо» теперь долго не будет.

Я кусаю губу.

– Сколько времени… – Я судорожно ищу нужные слова. – Сколько времени тебе потребовалось, чтобы прийти в себя после того, как твой брат…

– Не знаю. – Она качает головой. – Порой мне кажется, что я так и не пришла в себя. Порой я чувствую себя хорошо. Даже счастливой. Но мне понадобилось несколько лет, чтобы перестать строить планы мести.

– Почему ты перестала их строить?

Она смотрит на стену за моей спиной отсутствующим взглядом. Пару секунд барабанит пальцами по ноге и отвечает:

– Не то чтобы совсем перестала. Скорее… жду удобного случая.

Она стряхивает оцепенение и глядит на часы.

– Пора идти, – произносит она.

Я выливаю остатки чая в раковину. Выпустив кружку из рук, я осознаю, что дрожу. Плохо дело. Обычно мои руки дрожат к слезам, а я не могу разрыдаться перед всеми.

Я выхожу следом за Тори из тату-студии и спускаюсь по тропинке на дно Ямы. Толпа сгрудилась у обрыва, и в воздухе висит густой запах спиртного. Женщина передо мной кренится вправо, теряет равновесие и разражается смешками, падая на соседа. Тори хватает меня за руку и увлекает прочь.

Я нахожу Юрайю, Уилла и Кристину среди других неофитов. Глаза Кристины распухли. Юрайя держит серебряную фляжку. Он протягивает ее мне. Я качаю головой.

– Ну надо же, – произносит Молли за спиной и толкает Питера локтем. – Сухарем родился, Сухарем и помрешь.

Я не должна обращать на нее внимания. Ее высказывания ничего для меня не значат.

– Я прочла сегодня интересную статью. – Она наклоняется к моему уху. – Кое-что о твоем папочке и настоящей причине, по которой ты покинула свою фракцию.

Самозащита – не главная моя забота. Но ее легче всего осуществить.

Я поворачиваюсь и впечатываю кулак в челюсть Молли. Костяшки пальцев болят от удара. Не помню, как решила ударить ее. Не помню, как сжимала кулак.

Она бросается на меня, вытянув руки, но тщетно. Уилл хватает ее за воротник и оттаскивает. Он переводит взгляд с нее на меня и произносит:

– Прекратите. Обе.

Отчасти я жалею, что он ее остановил. Драка послужила бы желанным отвлечением, особенно теперь, когда Эрик взбирается на ящик рядом с перилами. Я смотрю на него, скрестив руки, чтобы не упасть. Интересно, что он скажет.

В Альтруизме на моей памяти никто не совершал самоубийства, но мнение фракции по данному вопросу однозначно: самоубийство – эгоистический поступок. Поистине бескорыстный человек не думает о себе достаточно много, чтобы желать смерти. Никто не произнес бы этого вслух, случись подобное, но все подумали бы именно так.

– А ну-ка, тихо! – кричит Эрик.

Раздается звон чего-то вроде гонга, и вопли постепенно затихают, хотя шепотки не прекращаются.

– Спасибо, – произносит Эрик. – Как вам известно, мы собрались здесь, потому что Альберт, неофит, спрыгнул в пропасть прошлой ночью.

Шепотки тоже замирают, остается только рев воды на дне пропасти.

– Мы не знаем почему, – продолжает Эрик, – и было бы легко оплакать утрату сегодняшним вечером. Но мы не избирали легкую жизнь, когда вступали в Лихость. И истина в том…

Эрик улыбается. Если бы я его не знала, то сочла бы улыбку искренней. Но я знаю его.

– Истина в том, что Альберт сейчас исследует туманное, неведомое место. Он прыгнул в бурный поток, чтобы попасть туда. Кому из нас достанет смелости ступить во тьму, не зная, что лежит за ней? Альберт еще не стал членом фракции, но можно не сомневаться: он был среди храбрейших из нас!

Из середины толпы взвиваются крики и возгласы. Лихачи одобрительно восклицают на разные лады высокими и низкими, звонкими и глубокими голосами. Их рев подражает реву потока. Кристина забирает фляжку у Юрайи и пьет. Уилл обнимает ее за плечи и притягивает к себе. Голоса наполняют мои уши.

– Мы прославим его сегодня и будем помнить вечно! – вопит Эрик.

Кто-то протягивает ему темную бутылку, и он воздевает ее к небу.

– За Альберта Отважного!

– За Альберта! – ревет толпа.

Вокруг меня поднимаются руки, и лихачи речитативом повторяют его имя.

– Альберт! Аль-берт! Аль-берт!

Они твердят его имя, пока оно не утрачивает всякое сходство с именем и становится похожим на примитивный клич древнего племени.

Я отворачиваюсь от перил. Мои силы на исходе.

Не знаю, куда я иду. Наверное, никуда, просто подальше отсюда. Я бреду по темному коридору. Питьевой фонтанчик в его глубине купается в голубоватом мерцании лампы на потолке.

Я качаю головой. Отважный? Отвагой было бы признать свою слабость и покинуть Лихость, несмотря на позор. Гордость – вот что погубило Ала, и этот порок гнездится в сердце каждого лихача. В моем тоже.

– Трис.

Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Четыре стоит в круге голубоватого света, отчего у него жутковатый вид с провалами глазниц и тенями под скулами.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я. – Разве ты не должен сейчас отдавать дань уважения?

Слова отвратительны на вкус, я как будто выплевываю их.

– А ты? – парирует он.

Он шагает ко мне, и я снова вижу его глаза. Они кажутся черными в этом свете.