Алмазы Джека Потрошителя - Екатерина Лесина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Уже скоро, милая. Потерпи. – Милослава оставляет машину у подъезда, открывает дверь и помогает Лере выйти. – Идем. Сейчас лифт вызовем…
Приезжает. Останавливается.
Раскрываются двери. Внутри пахнет елью и мандаринами, как на Новый год, но еловые лапки напоминают – похороны скоро. К похоронам готовятся. Лера знает, сколько всего надо сделать, но Милослава почему-то не делает.
Наняла кого-то? Скорее уж Герман нанял.
– Пойдем, пойдем… – Милослава тянет в квартиру и помогает разуться. – Тебе отдохнуть надо.
Пусто как. В этом доме много места, но люди мешают друг другу.
– А где все?
– В морге, наверное, – небрежное пожатие плеч. – Иди, солнышко, полежи часик. Или, если не устала, помоги мне? Надо хоть бутербродов сделать. А послезавтра похороны, поминки… ужасно. Бедный мой Кирочка!
На кухне стерильная чистота. Хлопает холодильник. Ложится на каменную столешницу палка сухой колбасы, батон хлеба, масло.
– Нож-то удержишь? Вот и умница. Ты, главное, ни о чем не думай.
Лера и не думает. Она молча кромсает хлеб, колбасу, огурцы… лезвие у ножа тонкое, острое.
Андрюшка – лжец.
– Вот умница, – Милослава отбирает нож. – Иди, приляг. А вечером все обсудим. Давай я тебе травок заварю? Успокаивающих?
– Не надо.
– Ну конечно, надо! Или ты боишься, что я тебя отравлю? Глупость какая…
Неровный смех. И травяной чай, который Лера пьет. Ей все равно, даже если Милослава ее отравит.
До комнаты Лера добирается сама. Она распахивает шторы, впуская скудный свет. Его так мало… что она делает в этом чужом доме? В чужой игре? Среди забытых вещей, которые жалко выбросить, и они копятся, копятся… скоро вещей станет столько, что для Леры не останется места.
И к лучшему.
Свой тайник она проверяет скорее для порядка. И ничуть не удивляется тому, что деньги пропали.
Кто забрал?
Андрюшка. Он один был в курсе. И почти согласился уехать на край мира. А может, еще уедет, к пальмам, песку и слепящему солнцу.
Лера легла в кровать, свернулась калачиком и заплакала. Никогда прежде ей не было так больно.
С болью она заснула и с болью проснулась. В комнате кто-то был. Он стоял у кровати и смотрел на Леру, а увидев, что глаза открыты, велел:
– Вставай.
Лера встала.
– Идем.
Она пошла. Наверное, ей снится, что она проснулась, что идет куда-то, послушная тени. Что держит нож, тот самый, которым резала колбасу и овощи. И коридор – это часть сна. И дверь. И комната Андрюшки.
– Я сплю? – шепотом спросила Лера.
– Конечно, – ответили ей.
Подвели к кровати.
Лжец. Вор. И некрасив. Во сне рот приоткрыт, на губах – слюна.
– Ударь, – шепчет тень.
Это неправильно. Лера не хочет бить. Она просто уйдет. Но тень не позволяет. Она впивается в Лерины плечи, подталкивает к кровати и приказывает:
– Бей!
Андрюшка всхрапывает и дергает ногой, стягивая одеяло. Бледнокожий, худой, с редкими темными волосами на впалой груди. Живот то поднимается, то опадает.
– В сердце целься, – шепчет тень. – Это ведь он виноват во всем. Он убил Веру. И тебя хотел. Он украл деньги…
– Откуда ты знаешь?
– Действительно, – этот голос донесся из угла комнаты. – Откуда вы все знаете, Милослава? Не двигайтесь…
Но тень двинулась. Она вдруг вырвала нож и прижала к Лериному горлу. А цепкие пальцы впились в волосы, дернули голову назад, запрокидывая.
– Да бросьте, Слава. Имейте силы проигрывать.
Вспыхнул свет. Ослепляющий, яркий. И Лера зажмурилась. А лезвие скользнуло по горлу, и тень, которой бы исчезнуть, как исчезали тени снов при пробуждении, сказала нормальным голосом:
– Шевельнетесь, и я перережу ей горло. Я не шучу.
Лера поняла: не шутят.
– И куда вы собираетесь идти? – поинтересовался Далматов. Он сидел в кресле, закинув ногу на ногу. – Нет, конечно, деньги у вас есть. Но их не хватит, чтобы спрятаться по-настоящему. Да и, как мне кажется, вы устали прятаться.
Вздох. И лезвие немного отступает от шеи.
– Неужели вы настолько ненавидели его?
– Ты не прав, Илья, – Саломея стоит у двери, не преграждая выход. И руки ее подняты вверх, ладони раскрыты. Оружия нет.
И Леру отпускают.
– Здесь дело в любви.
Нож падает. И Милослава, закрыв лицо, опускается на пол.
– Да, – говорит она, непонятно к кому обращаясь. – Я люблю его.
Эпизод 3. Столкновение
«Я не абманывал, дорогой ночальник, когда сказал, что ты услышишь завтра о работе Дерзкого Джека. Теперь дважды. Одна из них немного висжала, не смог сразу же убить. Не было времени на то, чтобы срезать уши для полиции. Спасибо за то, что сохранил последнее письмо, пока я не вышел на работу.
Джек Потрошитель
Из ада
Мистер Недотепа, сэр
Я посылаю вам палавину почки, которую я взял у одной из женщин и сахранил для вас. Вторую палавину я зажарил и съел, она была прелестной на вкус. Я пошлю Вам нож, что вырезал её, если Вы падаждёте дольше.
Поймайте меня, когда сможете, мистер[3]».
Лондон. Ист-Энд, район Уайтчепел, 30 сентября 1888 г.
В час ночи Бернер-стрит была пуста. Темнота укрывала дома, и фонарь Луиса Димшютц, закрепленный на тележке, оставался единственным источником света. Желтое пятно скакало с камня на камень, пока не остановилось, запутавшись в женских юбках.
– Эй, миссис, – окликнул Луис женщину, которая лежала лицом к стене. – Эй, миссис, вы там что?
Пони храпел и пятился, ощутимо натягивая поводья, а женщина оставалась неподвижной. Подойти бы к ней, перевернуть и глянуть, все ли ладно… или, наоборот, тихонечко вернуться в темноту переулка.
Самостоятельное решение Луис так и не принял – протяжно заскрипела дверь, раздались пьяноватые голоса, и на улицу вывалился человек в черном костюме.
– Эй! – крикнул он, потрясая кулаком. Но дверь уже заперли. Тогда человек развернулся и увидел Луиса.
– Тут… тут женщина, – Луис сглотнул, прикидывая, что если он попробует сбежать сейчас, то неприятностей точно не оберется. – Ей… ей, кажется, плохо.
– А кому хорошо?
Но незнакомец все же подошел к телу. Судя по походке и крепкому амбре, он был изрядно пьян. Наклонившись над телом, он едва не упал сам, но вовремя уперся рукой в стену. Вторая вцепилась в платье и тут же отпустила его.
– Тю… да тут кровищи…
Пьяный попытался выпрямиться. Блуждающий взгляд его остановился на Луисе.
– Ты… стой тут. Сторожи. А я сейчас. Полицию надо… нет, ну и кровищи налилось.
И он ушел, оставив Луиса рядом с мертвой женщиной, храпящим пони и слабеньким фонарем, масла в котором осталось на самом донышке. А Луис всегда боялся мертвецов.
Незнакомец вернется на Бернер-стрит в сопровождении полицейского патруля. Старший констебль Генри Ламб попытается нащупать пульс, но, увидев на шее женщины огромный разрез, поймет все верно.
Он велит Луису остаться и отправит подручного за инспектором Чандлером.
В это самое время, буквально в четырехстах метрах от Бернер-стрит, констебль Эдвард Уоткинс двигался по обычному своему маршруту. Миновав Майтр-сквер в 1.30 ночи, Уоткинс выкурил на углу сигару, пуская дым в безоблачное небо.
Холодало. Констебль думал о скорой зиме и Рождестве, к которому не был готов. У него имелись деньги и невеста, но совершенно не было идей о том, что бы такого подарить ей.
А еще матушке и трем сестрам…
Гребни? Или булавки? Кружевные воротнички? Но Уоткинс совершенно ничего не понимал в кружевных воротничках. Докурив, он двинулся по одной из безымянных улочек.
На Майтр-сквер констебль вернется через четверть часа, чтобы обнаружить прямо на площади тело женщины. Поднятая выше талии юбка обнажит распоротый живот, горло пересечет черная линия разреза, вокруг тела растечется лужа крови. Площадь будет совершенно безлюдна…
Я выкладывал узор из мятных леденцов и колечек. Я рисовал на бумаге линии кровью. Я оставлял отпечатки рук на чистых листах и отправлял листы в камин.
Я был счастлив. Стоило закрыть глаза, и пред внутренним взором вставал театр ночи. Подмостки улиц и серые декорации. Луна-лампа. Актриса в синем наряде.
Первая ела мятные леденцы, в них остался ее аромат, и я надеюсь, что исчезнет он не скоро.
Вторая курила. Запах дешевых сигарет был неприятен, но я смирился с ним.
Это было… чудесно.
Раз-два.
