Портрет дамы с жемчугами - Кан Кикути

– Я чувствую себя очень виноватой, и не столько перед Аоки-сан, сколько перед вами. Пожалуйста, простите меня! – с неподдельной искренностью произнесла госпожа Рурико.

Минако никогда еще не видела мачеху в такой растерянности.

– Возможно, я ошибаюсь, тогда простите меня. Но мне кажется, что я вас поняла… ваши чувства к Аоки-сан.

Минако вспыхнула и опустила голову.

– Вы, вероятно, слышали позавчера в саду наш разговор с Аоки-сан. Нет, вы не подслушивали, просто так получилось. По когда, возвращаясь в отель, мы столкнулись с вами в дверях и я посмотрела на ваше лицо, я сразу обо всем догадалась. Я и раньше кое о чем догадывалась, но когда догадка моя подтвердилась, поняла, что совершила непоправимую ошибку.

Госпожа Рурико говорила очень серьезно, с нотками трагизма в голосе. Минако чувствовала себя преступницей па скамье подсудимых. Сердце ее разрывалось от боли и стыда.

– События последних дней перевернули всю мою жизнь, мое презрение к мужчинам обернулось теперь против меня самой. Прошу вас, Мина-сан, выслушайте мою исповедь!

Впервые в голосе госпожи Рурико звучала невыразимая грусть.

– Я никогда не питала к Аоки-сан сколько-нибудь серьезного чувства и пригласила его в Хаконэ лишь из пустого каприза и оскорбленного самолюбия. Дело в том, что некий господин стал вмешиваться в мои личные дела, запретив мне поддерживать дружеские отношения с Аоки-сан. И вот назло ему я пригласила Аоки-сан в Хаконэ. Такой у меня характер. Из-за этого злосчастного характера я вошла в вашу семью и наделала еще много глупостей.

После короткой паузы мачеха снова заговорила:

– Да, такова моя природа, и совладать с собой я не могу. Стоит мне почувствовать, что кто-то домогается меня, как я тотчас же отталкиваю его от себя с необычайной силой. В последнее время я все чаще думаю о том, не погубила ли я этим характером всю свою жизнь. Я как ребенок, – с тяжелым вздохом продолжала мачеха, – которому не разрешают рвать цветы, а он их рвет. Именно это чувство побудило меня пригласить в Хаконэ Аоки-сан. Я сделала это из упрямства, не думая о страшной каре, которую могу за это понести. Простите меня, Мина-сан, если я ошиблась в своей догадке. Но мне кажется, что я совершила преступление, соблазнив юношу, чей образ запечатлелся в вашем чистом сердце. Простите меня, Мина-сан! Простите!

Голос госпожи Рурико, которая, казалось, не умела плакать, дрогнул от слез.

– Не знаю, чем искупить теперь перед вами свою вину. Ведь я растоптала вашу прекрасную мечту, жестоко вас обидела, вас, которую люблю больше всех на свете!

Глаза госпожи Рурико наполнились слезами.

– Ради мимолетной забавы, в угоду минутному капризу растоптать ваши чистые чувства – это преступление, достойное самой жестокой кары. При мысли об этом сердце мое обливается кровью. Простите меня, Мина-сан! Простите мой великий грех перед вами!

Терзаемая угрызениями совести, госпожа Рурико поникла головой.

– Ах, мама! Что вы! И вы еще просите у меня прощения! Я вовсе не… – преодолевая стыд, старалась Минако успокоить мачеху.

– Пожалуй, я не вправе просить у вас прощенья! Вы не можете меня простить! Но если б даже и простили, моим мученьям не было бы все равно конца. И это вам, самому любимому мною человеку, я причинила столько горя!

Минако было испугалась, узнав, что мачеха раскрыла ее тайну, но сразу успокоилась, глубоко тронутая ее искренностью и любовью.

Между тем госпожа Рурико все говорила и говорила:

– Я никогда не думала над тем, к чему могут привести мужчин мое упрямство и жестокость. Но причинить горе женщине, да еще вам, самому дорогому для меня существу на свете! Какая ирония судьбы! И вот пришла расплата за всю мою прежнюю жизнь. Но как ужасно сознавать, что пострадала и моя единственная, горячо любимая дочь! Ничто не могло меня тронуть: ни новые жертвы, ни упреки. Тщеславная, словно павлин, я, торжествуя, повергала мужчин к ногам. Но вдруг узнала, что ранила вам душу, душу самого близкого для меня человека!

Госпожа Рурико умолкла и снова опустила голову. Ее слова проникали Минако в самое сердце. Как терзалась мачеха мыслью о том, что была виновницей ее тайных страданий! Ради Минако она готова была пойти на любую жертву, то же самое сделала бы с радостью Минако для мачехи.

– Не надо больше говорить об этом, мама! Никаких особых чувств я не питала к Аоки-сан. – Сказав это, Минако зарделась.

– Нет! Первая любовь – это сокровище, и если потеряешь ее, назад не вернешь. Разбить первую любовь – все равно что отнять полжизни. Я убедилась в этом, Мина-сан, на собственном опыте.

Тут госпожа Рурико закрыла лицо рукавом кимоно и разрыдалась.

– Я пережила то же самое, – немного успокоившись, сказала госпожа Рурико, – и поэтому хорошо понимаю вас.

Безграничное горе, которое Минако всеми силами старалась в себе подавить, вдруг вырвалось наружу и, точно вода, прорвавшая плотину, заполнило все ее существо. Громкие всхлипывания Минако заглушали тихий плач госпожи Рурико, которая будто опять превратилась в прежнюю юную девушку. Они долго плакали, сидя на скамейке. Наконец Минако вытерла слезы.

– Мама! Вы не должны просить у меня прощения. Во всем виноват мой покойный отец, грубо растоптавший вашу первую любовь, и теперь я расплачиваюсь за этот его грех. Дочь должна понести наказание за отца. А вы ни в чем не виноваты. Я вижу, как искренне вы меня любите, и никогда не буду чувствовать себя одинокой, хотя потеряла всех близких.

Проникаясь все большей любовью к мачехе, Минако придвинулась к ней вплотную. Мачеха обняла ее и сказала:

– Это правда, Мина-сан? Я могу вам ответить тем же. Если Мина-сан еще может меня так любить, я никогда не буду чувствовать себя одинокой, хотя бы все люди на этом свете стали моими врагами.

Неожиданная встреча

От сильного возмущения и обиды юноша пылал, словно в огне. Он бежал, ничего не слыша и не видя вокруг, готов был размозжить себе голову. Он стрелой мчался во мраке, не разбирая дороги. Это был единственный способ утихомирить обуревавшие его чувства. Для него было сейчас безразлично – наскочить ли на дерево или на камень, упасть в реку или свалиться в пропасть. Охваченный отчаянием, он, словно ветер, безумно мчался вперед. Через несколько секунд он уже был на трамвайной остановке, но трамвай еще не подошел. И Аоки решил идти пешком, поскольку в его состоянии не мог спокойно дожидаться трамвая. Он еще быстрее помчался по дороге, мимо дач, близко стоявших друг подле друга по обеим ее сторонам. Голова его была совершенно пустой, без какой бы то ни было мысли, только перед глазами неотступно стояло лицо госпожи Рурико, то увеличиваясь, то уменьшаясь, то кружась, то дробясь на части. Добежав до берега реки, Аоки почувствовал сильную усталость, а вместе с ней пришло и успокоение. Он замедлил шаг. Воспоминания недалекого прошлого сменяли друг друга в ого голове. Словно в тумане всплыло то время, когда он вместе с покойным братом впервые посетил дом госпожи Сёды. Она влекла к себе своей чарующей красотой, благородными манерами, тонким вкусом. Их с братом госпожа Рурико особенно отличала среди многочисленных поклонников, и брат был от нее без ума. Чего только брат не делал, чтобы добиться ее расположения! Аоки даже ревновал ее к брату, но из уважения к нему старался подавить в себе любовь к госпоже Рурико. Гибель брата глубоко его опечалила, но в то же время освободила от тягостного чувства ревности, и любовь к госпоже Рурпко теперь уже свободно разгоралась в его сердце. А госпожа Рурико, будто только и ждала этого, сразу откликнулась на его чувство. Смерть старшего брата быстро сблизила их. В словах госпожи Рурико звучало нечто большее, чем нежность, к Аоки-младшему. Он уже не сомневался, что госпожа Рурико его любит, и сделал ей предложение.

«Что же, я не против, – с очаровательной улыбкой отвечала госпожа Рурико. – Только дайте мне немного подумать. Это лето я собиралась провести в Хаконэ, не хотите ли поехать вместе со мной? Там, на досуге, я поразмыслю и дам вам ответ».

Она приглашает его с собой в Хаконэ! Это значит, девяносто процентов за то, что ответ будет положительным, думал Аоки, предвкушая райскую жизнь на курорте. Ему и в голову не приходило, что вместо рая он попадет в ад.

«Вероломная», – продолжая бежать и судорожно сжимая в руке трость, думал Аоки.

В полном изнеможении он добежал наконец до отеля, но и сейчас гнев его не утих. «Надо как можно скорее собрать свои вещи и уехать, пока она не вернулась домой!»

К удивлению грума, стоявшего у дверей, Аоки с лихорадочной быстротой вбежал в отель. Глаза его пылали. Лицо было бледным, как воск. На лбу залегла глубокая складка – свидетельство мрачной решимости. В этот момент Аоки ничем не походил на кроткого, хорошо воспитанного юношу, каким был всегда. Бросив презрительный взгляд на удивленного швейцара, юноша промчался по коридору и стал быстро подниматься по лестнице, находившейся в самом конце. Он мчался, ничего не видя перед собой, и вдруг налетел на какого-то господина, спускавшегося вниз. От сильного удара юноша покачнулся и невольно отпрянул.