Слово о словах - Лев Успенский

В словарь В. Даля слово «гне́тить» как-то случайно не попало. Я не знаю, замечено ли и записано ли оно кем-нибудь, кроме меня[71]. А если нет, то подумайте сами, каких усилий потребовало бы установление всей правды про слово «загнетка», если бы само оно окончательно исчезло? Очень может быть, языковеды так и остановились бы навсегда на далевском мнении, не имея никаких более правдоподобных объяснений.

Вот почему можно всячески советовать каждому из читателей этой книги, если он живет все время или бывает в летние месяцы где-нибудь в сельских местностях, в колхозной деревне, внимательно и с почтением прислушиваться к тому, как говорят местные жители.

Их речи нет никакого смысла подражать, но столь же неумно относиться к областным говорам с насмешкой и презрением (что тоже иной раз бывает). Областной говор не искажение общерусского языка; это запасное отделение той же великой сокровищницы нашего словарного фонда. И кто знает, какие еще удивительные находки может сделать в нем внимательный и чуткий наблюдатель!

Слово «гне́тить» – не единственное древнее слово, пойманное под Лугой.

Всем вам прекрасно известно, что если в нашем языке живет слово, употребляющееся в уменьшительной форме, с уменьшительным суффиксом, то, поискав, обычно можно обнаружить и то основное слово, от которого эта уменьшительная форма образована.

Если есть слова:

То должны быть слова:

швейка

швея

скамейка

скамья

жнейка

жнея

шейка

шея

и т. д.

Однако иной раз попадаются такие слова, для которых мы знаем только уменьшительную форму.

Есть слова:

А вот таких существительных мы не встречаем:

ша́йка

ша́я

мо́йка

мо́я

ко́шка

ко́ша, ко́ха

кру́жка

кру́га, кру́жа

Как это понять? От каких же слов образованы эти формы? В целом ряде случаев приходится думать, что исчезнувшие и неизвестные нам слова когда-то были, существовали; только потом, по неведомым нам причинам, они исчезли из языка. Однако просто взять и начать «восстанавливать» эти «вымершие слова» не следует. Тут легко впасть в тяжкие ошибки.

Возьмите слово «сосиска». Вам может, например, показаться, что слово это – как «колбаска» от «колбаса» – должно происходить от слова «сосиса́». А на самом деле слово это нерусское; его родоначальницей является не выдуманная русская «сосиса́», которой никогда не было[72], а французское слово «сосис» (saucisse)! Оно в родстве с нашим словом «соус».

Зато тем интереснее какому-либо, доныне казавшемуся «безродным», слову-сироте внезапно подыскать тень его предка в той или иной старинной грамоте, или же его самого встретить живым и невредимым в современной областной речи. Приведу для примера слово «мойка». Мы его знаем теперь чаще в составных словах – «судомойка», «поломойка», «головомойка». Само по себе оно в общенародном правильном языке, пожалуй, и не встречается: «мойка белья», «мойка рук» – сказать неудобно, хотя в прейскурантах парикмахерских и попадается не слишком грамотное: «стрижка, бритье и мойка головы»[73].

В древности при словах «судомойка», «портомойка» (прачка) были формы: «портомо́я», «судомо́я». Впоследствии они исчезли.

Но вот слово «лазейка» в значении «узкий, тесный проход» известно каждому русскому человеку. Ясно, что оно того же корня, что и «лазать», «лаз» и пр. А все-таки где же его неуменьшительная форма? Как она должна была бы звучать? Очевидно, как-то вроде «лазе́я» или «лазея́».

Почему же ее нет?

И вот вообразите: там же под Лугой (и даже в несколько более обширном районе Ленинградской области) до сих пор существует слово «лазея́». Оно значит: «перелаз», тесный проход в изгороди, через который перебираются люди, но не может пройти скот. Иногда «лазеёй» называют и вообще ворота в такой построенной в поле или в лесу, жердяной или хворостяной, изгороди.

Вот теперь мы уже с полным правом можем утверждать, что происхождение слова «лазейка» нам доподлинно известно. «Лазейка» – это просто маленькая «лазея́».

Попав в те же живописные и древние русские места под Лугой, вы можете натолкнуться, слушая разговор местных колхозников постарше, и вот еще на какое своеобразное и незнакомое вам слово:

«Я-то пошел в город часом раньше, да она-то меня достогна́ла».

Вряд ли где-нибудь в городе придется вам услышать этот своеобразный глагол. На первый взгляд он может показаться вам просто-напросто исковерканным словом «догнать».

Но никогда не судите о речи народа с высокомерием городского ученого человека: вы в девяти случаях из десяти сделаете ошибку. Язык областей наших, веками хранимый крестьянством, так же строго подчиняется своим законам и правилам, как городская, столичная литературная речь своим. Мы не должны им следовать и подчиняться, но их необходимо уважать.

Нет, слово «достогнать» вовсе не испорченное «догнать». Оно связано со многими другими словами русского языка.

Есть у А. С. Пушкина стихотворение, которое начинается так:

Когда для смертного умолкнет шумный день,И на немые стогны градаПолупрозрачная наляжет ночи тень…

Вот слово «стогны» родственно нашему лужскому словцу «достогнать». «Стогна» – значит «площадь», место, по которому ходят, шагают. Это очень старое слово.

Наверно, каждый из вас слышал наивную старинную песенку:

ПозарасталиСтёжки-дорожки,Где проходилиМилого ножки…

Словечки «стёжка», «стега́» – а в книгах «стезя́» – тоже стоят в родстве с «достогнать» и «стогной».

«Стега́», или «стёжка», означает: «дорожка», «тропинка».

«Стежка вывела прямо в болото», – пишет Лев Толстой.

Заметьте, что если «стогны» – это площади, по которым ходят, то и «стёжки» – тропинки, по которым тоже ходят.

Я не уверен, что вы когда-либо слышали или запомнили словечко «стегно́», «стёгнышко». Впрочем, те, кто читал «Ивана Федоровича Шпоньку», повесть Н. В. Гоголя, не могли пройти мимо забавной сценки между героем и «гадячским помещиком» Сторченко. Сторченко угощал гостя индейкой:

«– Иван Федорович, возьмите крылышко… Да что ж вы так мало взяли? Возьмите стёгнышко! Ты что разинул рот с блюдом? Проси! Становись, подлец, на колени! Говори сейчас: „Иван Федорович, возьмите стёгнышко!“

– Иван Федорович! Возьмите стёгнышко! – проревел, став на колени, официант с блюдом».

«Стёгнышко» – это часть ноги, то есть опять-таки того органа, посредством которого ходят. Безусловно, и это слово одного корня с нашим.

Я теперь добавлю, что в ту же семью, конечно, входят слова «стежо́к» (а «стежок» – это как бы «шажок», ход иглы, шьющей что-нибудь), «настигать», то есть тоже «равняться на ходу». Наконец, в латышском языке, который состоит с нашим языком хотя и не в самых близких, но все-таки в родственных отношениях, есть слово «ста́йгат», которое означает: гулять, ходить. После этого вам станет ясно: очевидно, и слово «до-стог-н-ать» – из того же древнего семейства; все члены его связаны с понятием о «ходьбе». Видимо, «достогнать» когда-то значило не просто «догнать», а «на-стигнуть», то есть «догнать шагами, пешком», «дошагать». И конечно, здесь перед нами не «испорченное» слово нашего русского литературного языка, а прекрасное, совершенно самостоятельное, правильно построенное древнее слово, которое, по каким-то причинам исчезнув из общерусской речи, сохранилось и живет тут, в своеобразном лужском языковом заповеднике.

Разве это не интересно?

СОРОК СОРОКОВ…

Давайте приглядимся к тем русским словам, которые обозначают у нас числа, кратные десяти, от первого десятка до сотни:

два + дцать

шесть + десят

три + дцать

семь+ десят

сорок

восемь + десят

пять + десят

девя + но + сто

Очень легко понять, как построено большинство этих слов-числительных.

В первое, второе, четвертое, пятое, шестое и седьмое из них обязательно входит измененное слово «десять»:

двадцать = два раза десять

шестьдесят = шесть раз десять

и т. д.

Резко отличается от них «девяносто». Но и в его строении можно при некотором усилии разобраться.

И вдруг среди всех этих близких «родичей» странным чужаком встает совершенно ни на кого из них не похожее «со́рок».

Как ни вслушивайся в это слово, ничего похожего на «четыре» или на «десять» не найдешь. А в то же время значит-то оно, безусловно, «четыре десятка». Как же оно возникло? Откуда взялось? С какими другими русскими словами связано?