Вычеркнутый из жизни - Арчибальд Кронин

У «Виндзора» они вышли из автобуса, и Пол, не говоря ни слова, повел их наверх, где со слегка иронической усмешкой распахнул дверь в гостиную и пропустил их вперед.

Мэфри уже покончил с завтраком и курил сигарету. Он сидел за столом, все еще уставленным грязными тарелками, в одних брюках, без пиджака; рубашка на груди у него была распахнута, новые коричневые ботинки не зашнурованы. С застывшим, ничего не выражающим лицом он медленно повернулся к вошедшим. Глядя на них в упор, он поднес ко рту чашку и проглотил гущу; кадык на его морщинистой, обветренной, как у матроса, шее при этом опустился и вернулся на прежнее место. Затем он поставил чашку и, обращаясь к Полу — единственному человеку, которого он признавал и с присутствием которого мирился, спросил:

— Чего им надо?

Пол постарался ответить так, чтобы не вызвать вспышки гнева:

— Видите ли, отец… они хотят побыть с вами.

— А я не хочу быть с ними. Ты хоть сделал для меня что-то. А они ничего не сделали. Сколько лет я там гнил — они и не почесались. А сейчас, когда я вышел, приползли лизать мне сапоги: авось, что-нибудь и им обломится.

Пастор шагнул вперед. Хоть он и побледнел, но казался меньше других ошеломленным этой встречей; быть может, подумал Пол, он ничего другого и не ожидал. Тихим, вкрадчивым голосом пастор сказал:

— Вы правы, упрекая нас. И нам остается лишь уповать на ваше великодушие и умолять о прощении.

Мэфри бросил грозный взгляд на Флеминга.

— А вы не изменились… Я ведь хорошо вас помню. И не желаю слушать вашу слащавую болтовню. Достаточно наслушался в свое время. Простить вас! — Его потрескавшиеся губы раздвинула усмешка, скорее похожая на гримасу. — Был у нас там один тюремщик по фамилии Хикс. Однажды мы работали в каменоломне. Это был мой первый месяц в тюрьме. Работать я не умел и буквально погибал от непосильного труда. Но Хикс был рядом, он ни на шаг от меня не отходил и подгонял, подгонял. Пот заливал мне глаза. Я почти ничего не видел. Взмахнул кайлом, а оно скользнуло по граниту и угодило Хиксу по сапогу. Самого-то Хикса даже не поцарапало, только сапог разрезало. Вы думаете, он мне это спустил? Он клялся и божился, что я хотел убить его. Потащил меня к начальнику. Но и этого ему показалось мало. Он преследовал, ругал меня, плевал мне в лицо, сажал в карцер, следил за каждым моим шагом, пятнадцать лет делал все, чтобы превратить мою жизнь в пытку. А вы тут толкуете о прощении.

— Я знаю, что вы много страдали, — промямлил Флеминг. — Ужасно страдали. Тем естественнее наше желание помочь вам найти себя, обрести покой в лоне своей семьи.

— У меня на этот счет другие планы. — Лицо Мэфри сделалось сосредоточенным и упорным, как в магазине, когда они с Полом выбирали ему костюм. — Я еще не конченый человек. И собираюсь пожить в свое удовольствие.

— Каким образом?

— Погодите — и увидите, вы, блеющий лицемер. Там надо мною вволю натешились. Теперь настал мой черед.

Флеминг смешался и бросил беспомощный взгляд на мать Пола, которая в изумлении, приоткрыв рот, не сводила глаз с Мэфри. До сих пор она еще не произнесла ни слова. Но сейчас под напором дотоле неведомых чувств, а может быть, повинуясь голосу далекого прошлого, жалобно вскрикнула и протянула к Мэфри руки.

— Риз… Давай начнем все сначала.

Он так на нее посмотрел, что она сразу осеклась.

— Нечего ко мне приставать. — Он хватил по столу кулаком. — Между нами все кончено. Мне нужна жена молодая, горячая. — И он окинул взглядом вспыхнувшую Эллу, затем снова посмотрел на жену; губы его скривились в горестной усмешке. — Ты мне всю жизнь отравляла своим хныканьем да уговорами идти в церковь, когда мне хотелось выпить кружку пива с приятелями. Да если бы из всех баб ты одна на земле осталась, я б и то на тебя не позарился.

Она присела на стул, глубоко уязвленная, обливаясь слезами. Элла подбежала, опустилась рядом с ней на колени и в знак сочувствия тоже принялась всхлипывать. Мистер Флеминг стоял молча, уставившись глазами в ковер. Пол взглянул на согбенную фигуру матери. Но не сделал ни шагу к ней — казалось, он и сейчас больше сочувствовал отцу.

Мэфри еще некоторое время неподвижно сидел у стола, нахмурившись, опустив глаза, словно что-то обдумывал. Затем тяжело поднялся и пошел к двери. Однако прежде чем выйти, оглядел присутствующих своими бесцветными глазами.

— Вот дерануть бы вас раз восемь «кошкой», — буркнул он, — то-то вы распустили бы нюни. Я-то знаю, каково это.

И он хлопнул дверью. В комнате раздались рыдания. Флеминг подошел к окну и с мрачным видом посмотрел на улицу.

— О Господи, Господи… — простонала мать Пола. — Лучше бы мне умереть…

Элла плакала в испуге:

— Я ничего не понимаю, я ничего не понимаю… Я думала, все будет хорошо, как писали в газетах. Я хочу домой.

Мать Пола всхлипнула:

— Не надо было нам приезжать сюда, уедем, сейчас же уедем…

Пастор Флеминг медленно отвернулся от окна.

— Нет, — сказал он приглушенным, но твердым голосом. — Мы должны остаться и посмотреть, что будет дальше. Один раз мы отвернулись от него. Но больше нам так поступать нельзя. Может быть, еще не поздно. И если мы будем надеяться и молиться, возможно, он будет спасен.

Глава XV

В понедельник, двадцать пятого марта, к десяти часам утра, — а утро было теплое и влажное, — уортлийский суд присяжных был набит до отказа, люди стояли даже на улице. Все места на галерке для публики были заняты, люди толпились на ступеньках, в проходах, их возбужденные лица ряд за рядом уходили ввысь, под самую крышу. Не меньше пароду было и внизу. Целая армада корреспондентов уже трудилась, вооружившись перьями, склонившись над блокнотами. Первые ряды на галерее заполняла уортлийская знать и всякого рода знаменитости. Среди них — лорд Омэн и сэр Мэтью Спротт. Генеральный прокурор со своим помощником и другие лица, представляющие обвинение, расположились слева от судьи, напротив сидел адвокат апеллянта мистер Найгел Грэхем, а также его помощник и стряпчий, подготавливавший дело. Пол и его мать, Элла и пастор Флеминг, Данн, Мак-Ивой и кое-кто из их друзей заняли места в переднем ряду галереи для публики, а рядом со своим адвокатом — на этом, вопреки советам доброжелателей, он настоял — на виду у всех сидел, покусывая губу и хмуро посматривая вокруг, бывший каторжник, проведший пятнадцать лет в Каменной Степи, — Риз Мэфри.

Внезапно раздался зычный возглас: «Тихо! Суд идет!» Гул разговоров в зале стих. Когда воцарилась полная тишина, распахнулись двери и в зал вошел председательствующий, судья Фрейм в сопровождении апелляционного судьи, оба торжественные и внушительные, в длинных развевающихся мантиях. Все встали. Среди полной тишины судьи заняли свои места. Затем, шурша одеждой, сели все остальные. Раздался голос:

— Слушается дело Риза Мэфри.

Сдавленный со всех сторон, Пол напрягся, точно струна, и судорожно глотнул воздух. День за днем, живя только нервами, он следил за кропотливой подготовкой Найгела Грэхема к процессу. И сейчас ему с трудом верилось, что разбор дела начался. Вот поднялся Грэхем, и перед глазами у Пола поплыл туман. Высокий, прямой, спокойный, держась — сообразно традиции — одной рукой за отворот мантии, молодой адвокат повернулся к судьям. Тон у него был непринужденный, лишенный какой бы то ни было риторики, манеры свободные.

— Милостивые государи, пятнадцатого декабря тысяча девятьсот двадцать первого года Риз Мэфри, подавший сейчас апелляцию, предстал перед уортлийским судом присяжных по обвинению в том, что восьмого сентября тысяча девятьсот двадцать первого года в городе Уортли им была убита Мона Спэрлинг. Хотя ваш апеллянт заявил, что он не виновен, слушание дела под председательством судьи Омэна продолжалось, и двадцать третьего декабря тысяча девятьсот двадцать первого года ваш апеллянт был приговорен к смертной казни. Позже министр внутренних дел заменил смертную казнь пожизненным тюремным заключением, и Мэфри был препровожден в тюрьму его величества в Каменной Степи, где и пробыл пятнадцать лет. Министр внутренних дел в соответствии с полномочиями, данными ему королем, созвал настоящий суд для расследования обстоятельств, приведших к обвинению апеллянта, и, принимая во внимание некоторые факты, дал указание вести процесс в открытом судебном заседании. Я выступаю от имени апеллянта и намерен доказать, что он не виновен в возведенном на него обвинении, что, следовательно, приговор ему был вынесен ошибочно и несправедливо и явился серьезным нарушением норм правосудия.

Пол исподтишка поглядел на трех вершителей закона, сидевших так близко, что ему достаточно было слегка податься вперед, чтобы дотронуться до каждого из них вытянутой рукой. Начальник полиции Дейл восседал с невозмутимо-бесстрастным видом; на лице Омэна читалась высокомерная скука; Спротт сидел слегка развалившись, красный, храня, однако, наигранно безразличную мину. С этой троицы Пол перевел взгляд на одинокую нескладную фигуру отца, которому вновь предстояло пройти через все муки судебного процесса, и сердце его забилось с такою силой, что ему стало больно дышать. Но сейчас отец, по крайней мере, будет отомщен, и, боясь утратить присутствие духа, Пол поспешно отвел от него глаза.