Бойцы тихого фронта - Иван Винаров

6. ТОРГОВЦЫ В ШАНХАЕ И ПЕКИНЕ. КРОВЬ — ЦЕНА ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАИВНОСТИ

Декабрь 1927 года. В контору импортно-экспортного торгового предприятия входит незнакомый китаец — мужчина лет пятидесяти, одетый в европейский костюм, с желтым кожаным портфелем, с переброшенным через руку английским плащом. Войдя, он снимает шляпу, вместо приветствия вежливо улыбается и отвешивает легкий поклон.

Я наблюдаю за ним, когда он проходит через прихожую конторы. Мы специально выбрали контору именно с такой прихожей, чтобы нас не могли застать врасплох неожиданные посетители. Старательно поработали над освещением в конторе и с помощью бамбуковых абажуров и плотных занавесок на окнах добились того, что, сидя в глубине конторы, мы оказывались в тени, в то время как посетитель, стоявший у порога, ярко освещался солнечными лучами или электрическим светом, падавшим из-под китайского абажура.

Что мы выигрывали? По крайней мере несколько минут. Тот, кто имел возможность познакомиться с рискованной профессией разведчика, хорошо знает, как много значат иногда минуты, даже секунды, если они есть в запасе. Да и нам с Гришей Салниным хватило бы всего нескольких секунд, чтобы покинуть, в случае надобности, контору через черный ход, который мы открыли после юго как наняли помещение.

— О, здравствуйте, дорогой Чен. — Я сразу же узнал его по желтому кожаному портфелю под мышкой. — Извините, но эти усы, ваша новая прическа и элегантная внешность заставили меня насторожиться…

Чен снимает плащ и протягивает обе руки, его лицо сияет дружелюбной улыбкой. Пароль не понадобился: я хорошо знаю «нашего Чена». Мы не виделись уже несколько недель, в последний раз, когда он явился о письмом от товарищей, на нем была одежда кули.

Чен, рабочий одного промышленного предприятия в Шанхае, был похож на интеллигента, путем самообразования ему удалось привить себе довольно высокую политическую и общую культуру. В этом я имел возможность убедиться при прежнем нашем знакомстве.

— Как поживаете, дорогой Чен? — я усадил его за маленький столик в приемной, а сам сел лицом к двери. — Вы столько времени не появлялись… Есть новости?

Чен молчал, я посмотрел ему в лицо и увидел, что оно печально.

— Новости есть, товарищ Ван.

Тогда мы часто меняли имена, обстоятельства требовали этого.

— Из Пекина? Я уже знаю. В английском сеттльменте расстреляли группу рабочих под предлогом, что они бандиты, пробравшиеся в город с целью грабежа…

Чен покачал головой.

— Это стало для нас обычным делом, товарищ Ван… Важные новости пришли с Юга…

— Раз с Юга, то они должны быть добрыми…

— Очень, очень печальные. Сердце разрывается на части, товарищ Ван… Коммуна разгромлена. Кантон залит кровью рабочих… Провокаторы напали на советское консульство, убили русских товарищей…

Я был поражен. Последние новости, которыми мы с Гришей располагали о развитии Кантонского восстания, были хорошими, более того, кантонская коммунистическая организация и левые силы гоминьдана, оставшиеся верными заветам Сунь Ятсена, восстали против контрреволюционного переворота Чан Кайши. В восстании приняли участие сельские боевые организации из Южной провинции, которые еще во времена Блюхера участвовали в Восточном походе и операциях по прочесыванию южнокитайского побережья. Мы знали также, что на стороне восставших находятся и народно-революционные армейские части, оставшиеся верными революции после измены Чан Кайши…

Это мы знали. О «большевистском мятеже» в Кантоне трубили в печати и по радио все корреспонденты западных телеграфных агентств в Кантоне. При этом они не только информировали, но и призывали к немедленному отпору «мятежникам». Последняя услышанная нами по радио новость была для нас отрадной: «Кантон восстал. Красные взяли власть в свои руки и объявили Кантон коммуной. Кантоном управляет совет красных комиссаров. Кантон объявил об аннулировании всех договоров с западными государствами, о реквизиции без компенсации земли у помещиков, ввел восьмичасовой рабочий день…» Более радостную новость, чем эта, трудно было ожидать. Услышав такое сообщение, Гриша Салнин даже подскочил от радости.

Что за новости принес Чен? Неужели это возможно?

— Наши сражались до последнего, — промолвил Чен. — Отступили, когда крейсера начали обстрел с моря, а войска Чан Кайши подступили к Кантону с северо-запада… Им, товарищ Ван, было невозможно держаться дальше…

Чен говорил так тихо, что я едва его слышал. Он словно извинялся за отступление восставших, за их поражение. В его глазах я был советским человеком, русским, а китайские коммунисты считали русских опытными революционерами, мастерами революционной тактики и стратегии, доказавшими, что они способны довести борьбу до победы… И теперь любой неуспех Чен воспринимал как признак слабости, неумелости китайской партии. Я его хорошо понимал. Ведь я испытывал то же чувство революционной неполноценности, когда в свое время стоял перед Берзиным и просил его отчислить меня из управления после того как обнаружились промахи нашей партии.

Мы поговорили еще немного — ровно столько, сколько может продолжаться деловой разговор между клиентом и торговцем-импортером. Чен взял с вешалки свой плащ, так же вежливо попрощался и покинул контору, зажав под мышкой желтый кожаный портфель.

Но это был другой портфель. Тот, что он принес, я сунул под торговые ведомости, лежавшие на моем письменном столе, подменив его похожим.

Чен вышел в сопровождении Людвига.

Впрочем, я должен вам представить Людвига. Это был один из двух «акционеров» торговой фирмы, чех по национальности. Вместе с югославом Мирко они были официально зарегистрированы властями как собственники фирмы, а этой вывеской, в сущности, прикрывались мы: Гриша Салнин и я. Ни Людвиг, ни Мирко не были коммунистами, это были честные люди, изгнанные из родных стран за политические убеждения. Читатель может спросить: разве политические эмигранты из этих стран не могли найти убежище в каком-нибудь государстве поближе от родной земли, зачем им понадобилось забираться на другой конец планеты? Вполне резонный вопрос, я сам задавал его себе, но мне не удалось найти на него ответ, пока они сами не объяснили: «Мир так огромен. Нам хотелось поездить по свету, посмотреть, познакомиться с жизнью других народов и других континентов».

Людей подобного типа называют авантюристами; и впрямь это, кажется, подходящее определение. Но Мирко и Людвиг были людьми на редкость чистой души. По своим убеждениям они примыкали к левым социал-демократам и с надеждами на то, что врожденные социальные недуги буржуазного общества можно исправить с помощью реформ. Но здесь, в Китае, где так называемые западные демократии, включая США и Японию, не скрывали своего звериного облика, беспощадно подавляя стремление китайского народа к свободе, оба они прозрели и протянули нам руку для честного сотрудничества. Они не знали точно характера нашей работы, даже не интересовались ею. Но знали, что мы советские люди и помогаем этому жестоко угнетаемому народу в его борьбе за национальное освобождение и социальную справедливость. Этого им было достаточно, чтобы стать нашими верными сотрудниками и друзьями. Они не знали, что собой представляют люди типа Чена, которые приходили к нам в определенные дни и которых мы принимали только после того как они скажут пароль; не знали, что содержится в «торговых пакетах», прибывавших из Вены вместе с накладными, которые следовали через советскую территорию; не знали, как мы осуществляем «торговые поручения» и платежные операции; не знали, как нам удается обеспечить предприятие достаточным количеством товаров самых известных европейских фирм…