Четыре сестры - Малика Ферджух
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Он артист, – сказала Женевьева.
– Хм, – хмыкнула Гортензия.
– Поэт, – добавила Женевьева, которая всегда из принципа вставала на защиту отсутствующих.
– Одинокий мореплаватель, чистильщик обуви в Лиссабоне, мастер маникюра в Лондоне, пчеловод в Обраке, а теперь статист в кино, лично я называю это перекати-полем! – заключила Беттина тоном, не допускающим возражений.
– Едет! – воскликнула Женевьева, показывая на сходящиеся вдали рельсы, где показался поезд, как язычок на застежке-молнии.
Локомотив зашипел и замедлил ход. Пять сестер вытянули шеи, завертели головами. Гортензия увидела Гарри за стеклом и замахала ему рукой. Поезд остановился. Две худенькие темноволосые фигурки спрыгнули на перрон. Сестры бросились к ним.
Дезире указала пальцем на брата и затараторила:
– Он выпил свой лимонад и половину моего, съел свои сандвичи, яблоко, йогурт, шоколадный батончик, мой молочный рис и мой апельсин. Но он все равно очень хочет пить и есть.
– Я очень хочу пить и есть, – подтвердил Гарри.
Гортензия первой обняла его. Он отпрянул, прикрывшись руками, как будто защищал золото Монтесумы.
– Осторожжжно! Раздавишь мне Розетту!
Он показал коробочку из-под анисового драже «Тик-так»:
– Она там, внутри.
– А! – добавила Дезире. – Я забыла: он еще сожрал «Тик-так».
– Нельзя говорить «сожрал»! – запротестовал Гарри. – Грубое слово – евро.
И протянул руку.
– Грубое слово – евро, – повторил он, явно не собираясь сдавать позиций.
– Кто такая Розетта? – спросила Шарли и без всякой задней мысли склонилась над прозрачной коробочкой. Розетта шевелила усиками из-под коричневого панциря, подергивала бесчисленными лапками и вид имела совсем не привлекательный. – Розетта?
– Таракан! – взвизгнула Беттина.
– Большой, – заметила Женевьева.
– Тараканиха, – поправил Гарри. – Это девочка.
– Э-э, откуда ты знаешь?
– У нее есть крылышки.
– …
– С крылышками – значит, тараканиха, – невозмутимо пояснил он, как самую очевидную вещь на свете.
– Он поймал ее под раковиной в поезде, – сообщила Дезире.
– Я съел «Тик-так», чтобы было куда ее посадить, – сказал Гарри, и глаза его блеснули пламенем, отдаленно напомнившим сестрам Ромео, Родриго и даже Ретта Батлера[41].
Шарли натянуто улыбнулась.
– Эти, хм, Розетты плодят много детишек, Гарри. Предлагаю тебе выпустить ее на травку, прежде чем…
– Нееееет! – завизжал мальчик. – Это моя Розетта! Я хочу мою тараканиху!
Пассажиры бросали осуждающие взгляды на больших девочек, обижавших маленького.
– Колонии тараканов в доме… – в ужасе пробормотала Женевьева.
– Капец! – вздохнула Беттина.
– Грубое слово! – заорал Гарри и протянул руку. – Ты сказала грубое слово. С тебя евро!
Женевьеве подумалось, что весна начинается не лучшим образом.
2
Адам и Ева и моя первая сигарета
Гарри и Дезире усадили перед чашками какао и остатком блинного пирога. Женевьева пожалела, что с ними нет Базиля, который умел сообразить полдник для большой семьи за четыре минуты.
– Папа сейчас играет в театре, – ответила Дезире на вопрос Шарли.
– В какой пьесе? – спросила Гортензия, которая училась на курсах Золтана Лермонтова с целью стать второй Зулейхой Лестер в сериале «Купер Лейн» по телевизору.
– Она называется «Адам и Ева и я», – сказала Дезире, слизывая какао с верхней губы.
– Адам и Ева – и еще я? – переспросила Беттина. – Что это значит?
– Что там есть Адам, – сказала Энид.
– И Ева, – добавила Дезире.
– И третий тип, – заключила Женевьева.
– Какой третий тип?
– Это грубое слово – «тип»?
– Ничего не грубое. Слово как слово.
– Кто это – «и я»? – снова заговорила Шарли, подцепив пальцем крошку от пирога и сунув ее в рот.
– Эту роль играет папа, – ответила Дезире.
– Решительно, рай уже не тот, что прежде! – высказалась Беттина.
– Мама то же самое говорит, – заметил Гарри.
Он бросил в коробочку от «Тик-така» крошку, которую тотчас проглотила ее обитательница. Все поморщились.
– Как поживает ваша мама? – поинтересовалась Женевьева. – Как там Юпитер?
– Она очень рада, что нас не будет две недели, говорит, что сможет вздохнуть.
Женевьева вздохнула.
* * *
Полчаса спустя все были у подножия утеса за домом и запускали в облака воздушных змеев.
Прислонившись к скале, Шарли и Женевьева наблюдали за остальными. Шарли достала сигареты, но передумала и убрала пачку.
– Дай мне одну, – попросила Женевьева, жуя травинку, еще крепкую и зеленую, первую весеннюю.
– С каких это пор ты куришь?
– Ни с каких. Просто хочу попробовать.
– Нет. Если ты тоже закуришь, наш бюджет скатится ниже порога бедности.
– Перестань.
– Как бы я хотела! – вздохнула Шарли.
Она снова достала пачку, зажигалку и все-таки закурила. Сделав две затяжки, передала сигарету сестре. Женевьева покрутила ее в пальцах, не затянувшись.
– Что случилось? – спросила она.
– Ничего особенного: у нас нет ни гроша.
– Денег у нас всегда было немного.
– Я не сказала «немного», я сказала «ни гроша».
Женевьева сунула сигарету в рот и задержала дыхание. Через некоторое время фильтр промок. Она выплюнула сигарету и снова задышала.
– У нас ничего не осталось от?..
– Нет.
– Я имею в виду деньги папы и мамы.
– Я сказала. Нет.
– Я думала…
– С тех пор как они погибли, мы живем на эти деньги. Два года. Они кончаются. Моя зарплата в лаборатории смешная, на пятерых это пшик. А на ежемесячный чек от тети Лукреции можно прокормить разве что кошек.
Она вздохнула. Забрала у Женевьевы сигарету, затянулась, отдала обратно. Над зарослями дрока до них доносились смех малышей и свист воздушных змеев в небе.
– Мой альбатрос! – взвизгнула Энид, потянув за нитку своего змея.
От сигареты осталось четыре сантиметра. Женевьева крепко зажмурилась, сжала губами фильтр. Три, два, один…
– Что же нам делать? – спросила она, сделав первую затяжку первой в своей жизни сигаретой.
В кино и в книгах после этого обычно кашляли. Женевьева не закашлялась. Но утес как будто дернулся, облака качнулись, и она, задыхаясь, прислонилась к скале.
– У меня есть идея… – начала Шарли.
К ним галопом мчалась Беттина. Она осела на песок у их ног, следом прибежала Дезире, крича:
– Она взяла мою катушку! Она взяла мою катушку!
За ними подоспели Гарри и Энид. Гортензия, по своему обыкновению, спокойно шла позади.
Женевьева и Шарли молча смотрели на поцапавшуюся малышню. Женевьева сделала вторую затяжку. Утес снова всколыхнулся. На этот раз Женевьева отчаянно закашлялась. Шарли забрала у нее сигарету.
– Хватит выделываться.
– Грубое слово – евро! – закричал Гарри, чья голова высунулась из кучи-малы рук и волос.
– Что у тебя за идея? – спросила Женевьева.
Она с трудом переводила дыхание, голос звучал сдавленно.
Шарли подождала, пока Беттина с мелкими отойдут подальше.
Гортензия уже обогнала всех и одна ушла в Виль-Эрве.
– Единственный способ выкрутиться, – ответила Шарли.
– Ты хоть не собираешься пойти на панель?
– Я слишком ленива. Нет,
