Кладоискатель и доспехи нацистов - Юрий Гаврюченков

Другой бедой являлись продукты. Они были тяжелые и быстро кончались. Взрослея, мы наглели и умнели. Стали лазать по дачам, придя к выводу, что носить на горбу провиант слишком обременительно, когда его можно украсть. В окрестных садоводствах трофейщиков не любили, могли запросто рыло начистить.

Разумеется, сейчас, став людьми солидными, мы не могли позволить себе заниматься ненужными глупостями и взяли в лес изрядный запас жрачки. Правда, я подозревал, что ее надолго не хватит. Сие не особенно расстраивало. Станет скучно – вернемся на базу, мы ведь развлекаться приехали.

Когда закипела вода, я заправил суп. Мы присели на бревно. Аким с наслаждением вытянул ноги, запеленутые в холщовые обмотки, совсем недавно такие чистые, а сейчас измазюканные болотной слякотью.

– Как ты считаешь, – мне было интересно узнать мнение человека, у которого имелся свой взгляд па войну, – если бы немцы отодвинули красных за Уральский хребет, что было бы с европейской частью России?

– Был бы порядок, – ответил Акимов. – Никакого бардака бы не было. А ты как думаешь?

– Немцы очень деловой народ, – нейтрально высказался я.

– Нормальный народ, – заявил Аким. – Моя бабка оккупацию в деревне пережила. Она рассказывала, что немцы, когда пришли, никаких зверств не учиняли. Глупости все это, что они грабили, села разоряли, – пропаганда. На самом деле все по-другому было. Заходят, допустим, в дом. Здравствуйте, говорят, нам нужны сальо, курка, млеко, можем обменять на керосин, тряпки или еще какую-нибудь шнягу. Если отказывали им, шли дальше. Никакого террора не было. А вот когда набегали партизаны, тогда крестьянам были вилы! Наши, родные, выметали все подчистую. Обязательно старосту повесят, пристрелят кого-нибудь сгоряча. Разбойничали страшно. В деревнях их боялись. А при немцах всегда был порядок. Людям ведь спокойствие нужно. Им же по хрену, чья власть, главное, чтобы жить давали.

– Про партизан доводилось слышать немало разного, – сказал я. – Наверное, немцы их не зря вешали.

– Должно быть, имелся у них резон, – рассудил Акимов. – Просто так, думаю, вздергивать никого не стали бы. Видел я кинохронику; вешают кого-то, но за какую вину – не написано. Может быть, это злостный уголовник, которого по закону военного времени казнить полагается. До тюрьмы-то его надо везти, а в дороге кормить и охранять, что в прифронтовой полосе дело весьма затруднительное. А партизанов бандитами считали. Правильно, по-моему. Это ведь только в книжках пишут про благородные устремления, а если он на деле поезд под откос пустил, чтобы с товарищами помародерничать, кто он после этого? Бандит, я думаю. Так?

– Логично, – согласился я.

– Правды о войне сейчас никто не знает, – понесло на философствование Акима, – да и какая она, правда-то? Правда – вещь некрасивая. А мы ведь народ-победитель, основная задача которого подрастающее поколение в соответствующем духе выпестовать. Вот и сочиняли баснописцы всякую ересь. Партизаны, подпольный обком, пионеры-герои. Ты взгляни на подвиги этих пионерчиков: один сорок человек отравил, другой сжег чего-то, хороши детки! Ту же Зою Космодемьянскую взять. Поперлась, дура, спьяну сарай поджигать. Ее сами крестьяне и захватили. Отфакали и сдали немцам. Правильно сделали, по-моему. Вот ты как поступил бы, если б вознамерились спалить твой сарай?

– Рыло бы начистил, – честно признался я.

– Не всегда эффективно, особенно когда имеешь дело с пьяной дурой, – возразил Акимов. – Тем более селяне, как люди законопослушные, сдали преступника представителям власти. В милицию по-нынешнему. А что еще с ней, шалавой, делать? Бока ей намнешь, отпустишь, а она со злости вернется и сожжет тебя всего дотла. А представляешь, у тебя дом сгорит, да еще зимой? Я сам в деревне мало жил, но могу себе представить такое бедствие. За дело ее повесили, вот что. Потом уже комиссары историю приукрасили.

– Это называется героизацией, – сказал я.

– Возможно, – кивнул Аким. – Вижу, ты понимаешь. Я был бы не против, если б Гитлер Россию завоевал. Сталина бы повесили, пидораса усатого. Моего прадеда по батиной линии в тридцать восьмом году расстреляли, а родню, по мамкиной, еще в двадцатых при коллективизации вырезали. Продобоз с отрядом чона приехал и полсела, говорят, просто в расход пустили. Знаешь про чоны?

– Части особого назначения? – с этой гранью Новой истории я был знаком весьма слабо. – Что-то проходили в университете, да все больше мимо. Я специалист по ранним эпохам.

– Знаешь, из кого они комплектовались?

– Из энтузиастов, комсомольцев-добровольцев? – предположил я.

– И еще по возрастному признаку, – щеки Акима окаменели. – Добровольцев безнаказанно пограбить да пострелять до черта в те времена было, но в Красную Армию брали только после шестнадцати. А в четырнадцать можно было только в чон вступить, если ты комсомолец. Вот кто тогда крестьян резал – убийцы по четырнадцать-пятнадцать лет. Детки сопливые, юные герои!

– Маленькие детки – маленькие бедки, – вздохнул я. – А потом герои подросли и наступил тридцать седьмой год.

– Красные людей как семечки лузгали. Батя у меня на Сталина злой, и я вместе с ним тоже. Может быть, мы сейчас лучше бы жили, если б Адольф к власти пришел. Немцы бы нас не поработили. Все эти колонисты, кто на захваченные территории приехал, просто растворились бы среди русских лет за сорок-пятьдесят. Как это называется, я забыл?

– Ассимиляция, – задумчиво подсказал я. – Ты прав, народ нельзя победить. Народ можно только полностью уничтожить. В противном случае произойдет естественный процесс поглощения. В России всегда жили обрусевшие немцы и множество представителей иных народов, культура которых плавно смешивалась с исконной. Уничтожать же русских фашисты не собирались – это признают сами большевики. Звучит абсурдно даже для нашей пропаганды. Хотя… детям… в школе…

– Было, было, – покивал Аким. – Рабы, концлагеря, в Германию гонят как скот. У нас, по-моему, зэки до сих пор хуже всякого скота в «Столыпине» ездят. Не говоря уж о лагерях.

Последнее мне объяснять было не нужно.

– Есть и такое, – сдержанно высказался я. Разглагольствовать на тему ГУЛАГа не хотелось. Аким не знал, что я сидел. Я не скрывал, но и разглашать не торопился.

Относительно концлагерей у меня имелось свое мнение. Родился я, к счастью, поздно, чтобы их сравнивать, но мне почему-то кажется, что отечественные были не лучше фашистских. Только за период, прошедший с эпохи Гитлера, германские пенитенциарные учреждения шагнули далеко вперед в плане благоустройства и уважения к правам граждан, а наши остались на прежнем уровне, да еще, по высказываниям зоновских пенсионеров, сильно изгадились.