Лелька и ключ-камень - Юлия Русова

делился с девочкой сплетнями, рассказывая, что волки снова собирались к Михалычу, но передумали, узнав, что тот обновил ружье, что Зюзя, оставшись без карточного партнера, со скуки загнал своих вьюг-поползух в овраг и поклялся не выпускать, пока они полный овраг снега не наметут, что болотник никак не хотел сидеть в своей чарусье и угомонился только когда тот же Зюзя пригрозил намертво его заморозить до самой весны.

В один из дней старый прохиндей, ехидно хихикая, рассказал Лельке о том, что Зюзя затевает большую карточную игру с каким-то северным гостем. Девочка поначалу пропустила все мимо ушей, но при следующей встрече аука был крайне серьезен.

— Дурные новости, веда. Зюзя проиграл северному гостю право охоты в наших лесах.

Лелька поначалу не поняла, в чем проблема:

— Погодите, уважаемый. Вы же и сами в карты не раз игрывали, да и охота у нас неплохая, зверья много.

— То-то и беда, ведающая, что гость тот далеко не прост. Он забрел к нам из Якутии, от шаманов уходил. Что-то он там накосорезил даже по своим меркам. А такого наделать, чтобы за тебя шаманы взялись, не каждому дано.

— Так, погодите-ка, давайте не так быстро. Что это вообще за гость такой?

— Так я разве не сказал? Абасы это. Злой дух из тундры.

— Ясно. Такой охотник явно не зайцев будет гонять.

— Верно мыслишь, веда. Абасы — он на души охотится. Его дичь — любой, кто оказался в лесу.

— Так ведь и Зюзя заблудившихся тоже не пряниками кормит.

— Так-то оно так, да нетак. Зюзя прибирает только тех, кто сам забрел, да и замерз, а абасы — всякого, кто на его землю хоть ногой ступил. Завертит, обманет и убьет. Тело сожрет, человечину он очень уважает, а душу приберет.

— В людоедстве, конечно, ничего хорошего нет, но ведь замерзшему-то все одно?

— Ты мала еще, веда, вот и не знаешь главного. Зюзя, конечно, души прибирает, к делу пристраивает, но это он скорее порядка ради. Наслаждения в мучительстве он не находит. А абасы от мук людских силу получает немеряную. Душа, в его лапы угодившая, все приказы его выполнит. Не захочет, а выполнит. Придет в свой дом, ребенка своего морозом убьет, жену любимую, мать старую. Все понимать будет, жалеть любимых будет, слезы лить, а убьет, поскольку нет у людской души силы противиться приказу абасы. Так что веда, ты сюда боле не ходи, сгинешь ни за грош, а ты девка добрая, даже мне жаль будет.

— И сколько же он в наших краях охотиться будет?

— До первого человека, что от него невредимым уйдет, ну иль до весны. Я мыслю, что до весны, от абасы целым никто никогда не уходил. Ну во всяком случае, я не слышал, а я долго живу, только чуть мене Ермолая.

Лелька сочла за лучшее прислушаться к предупреждению жуликоватого ауки, а вот остальных сельчан предупреждать было некому. Так-то зимой народ в лес особо не совался — что там можно делать в эту пору? Однако некоторые все-таки наведывались, кто за дровишками, кто на зайцев силки ставил, кто белку бил. Когда пара таких неугомонных пропала, люди заволновались. Волнения усилились, когда оказалось, что пропавшие исчезли бесследно. Ну то есть натурально бесследно, будто их излеса ластиком стерли. Снег остался нетоптаным, лыжня не тореной, и даже ошметков одежды не нашлось, что было уж совсем непонятно. Если потеряшек задрал какой-то хищник, то уж тулупы-то он оставил бы.

А потом из леса приполз Женька-браконьер. Мужик он был не просто безбашенный, а из серии «мать его Анархия, а папа стакан портвейна», но стрелял отлично, и охотник был всем на зависть. И вот этот-то герой выполз из леса белым днем, причем мало того, что все что можно себе обморозил, так еще и ногу ему кто-то погрыз. Новый врач из соседнего села потом только крестился — зубы у этого кого-то были чисто акульи, да вот акул-то в сибирских лесах отродясь не видали.

Женька поначалу не в себе был: орал, метался, кусался, норовил прибить каждого, кто близко подходил и все пытался уползти. В городскую дурку его однако везти не решились, просто зафиксировали и стали колоть антибиотик и седативы. Постепенно мужик опамятовался, начал людей узнавать.

Смотрел за ним новый врач. Вера Васильевна, ссылаясь на возраст, и то, за 70 ей ведь уже, выбила ставку в соседнем селе. Новый доктор, звероватого вида молодой мужик с пятью (герой!)детьми, соблазнился северными надбавками и сельской трехпроцентной ипотекой. Теперь он обживал крепкий рубленый дом и принимал у Веры Васильевны истории болезней. Женьку они тянули вдвоем, и вдвоем же слушали сперва бред, а потом лихорадочные рассказы о страшной твари, которая меняет облик, заманивает и жрет наживую. Женька твердил, что выжил чудом — встретились они на краю леса, да помогла материна ладанка с четверговой солью. Как он ушел от эдакого ужаса на одной ноге, он объяснить не мог. На все вопросы только снова орал, матерился и впадал в буйство, так что и спрашивать вскоре перестали.

Нога между тем у него не заживала, несмотря на уколы, намечался некроз тканей. По-хорошему надо было или менять антибиотик, или ампутировать, но в забытой богом сельской больничке не было ни новых препаратов, ни средств для анестезии. Женьке становилось все хуже, но за жизнь он держался зубами. Везти его в город в таком состоянии было нельзя, так что глава сельской администрации решил отправить за лекарствами своего водителя, с которым неоднократно ездил в этот самый город на совещания. Водитель, Олег, ехать не хотел категорически, но под угрозой увольнения вынужден был согласиться. Фермер из него был никакой, а другой работы в окрестных селах не было.

Ехать через лес, где гуляет такая тварь, было страшно. Женька-то ведь не ждал, пока его доедят, он все патроны в эту жуть выпустил, да только без толку, не брали «это» пули. Решив, что дело явно нечисто, Олег поскреб затылок, простимулировал интеллектуальную деятельность проверенным дедовским способом и отправился к Андрею. В школе они с Андрюхой и Толяном дружили, это потом парни в фермеры подались, а он водилой заделался. Вспомнились ему рассказы о ночевке на покосе, откуда друзья чудом в своем