Схватка с черным драконом. Тайная война на Дальнем Востоке - Евгений Горбунов

После ознакомления с этими документами возникает естественный вопрос – а была ли альтернатива? Можно ли было не арестовывать Кобылкина и Переладова, а, используя их пребывание на советской территории, организовать через них передачу дезинформации в Харбинскую военную миссию – основной центр японской военной разведки на континенте? Дать четкие ответы на эти вопросы, основанные на документах, нельзя. В распоряжении автора их нет. И ему остается строить предположения, высказывать свои версии и пытаться их обосновать.

Конечно, разработчики «Мечтателей» в Иркутске думали о создании дезинформационного канала и о том, что можно было бы передать через него за рубеж. Но в подобных серьезных вопросах решающее слово было за Москвой. Туда и обратились иркутские контрразведчики. Есть один документ, опубликованный в художественном произведении – повести «Время стрекоз». Это не ксерокопия из архива, поэтому фраза «Степень достоверности – документально» к нему не применима. Но все-таки можно его использовать. Очевидно, это письмо было отправлено в Иркутск в конце 1934 года. В нем сообщалось начальнику Управления НКВД Восточно-Сибирского края Яну Зирнису: «… В дополнение наших телеграфных указаний, подтверждаем необходимость прекращения дела „Мечтатели“, так как продолжение легенды поставило бы перед нами вопрос о том, как выполнить задание японцев о сборе военных сведений и проведении диверсий… Прекращение дела освобождает нас от необходимости давать информацию, почти на 50 процентов отвечающую действительности. При появлении на нашей территории Кобылкина и Переладова обоих арестовать».

Шел 1935-й год. Руководству нового НКВД, созданного в 1934 году, нужно было «показать товар лицом», выслужиться перед «хозяином». Поэтому сообщали ему об аресте двух шпионов и диверсантов и предлагали провести открытый процесс, чтобы были сообщения в газетах. Имело значение и то, кто в Москве выдвигал подобное предложение. Для успешного проведения легендированных разработок и серьезных дезинформационных операций нужны были люди типа М. Трилиссера и Артузова под руководством Менжинского. Прокофьев, хотя и зам наркома Ягоды, был не тем человеком, который мог вдохновиться легендированной операцией и дезинформационными разработками и отстаивать все это на самом «верху». В 1935-м, в обстановке начала репрессий, больше думали о целостности собственной шкуры, а не о пользе дела – возможность обвинения в шпионаже в пользу Японии была достаточно реальной. Так что с учетом атмосферы 1935-го можно сказать, что у операции «Мечтатели» был вполне закономерный конец и никакой альтернативы не было. В тех условиях никакое проведение легендированных и дезинформационных операций было уже невозможно.

Уголовное дело по обвинению Кобылкина, Переладова и Олейникова в шпионской и диверсионной деятельности было на редкость отлично документировано, оснащено объективными вещественными доказательствами и обеспечено полным признанием обвиняемых. На редкость – потому, что в практике подобных следственных дел не всегда бывало столь исчерпывающе полное сочетание всех видов доказательств: вещественных, документальных, свидетельских и личных признаний обвиняемых.

Бывало в иных делах, что такой наиважнейший, решающий, можно сказать классический, вид доказательств, ценных своей неоспоримой объективностью, как вещественные доказательства – был слабо представлен, либо вообще отсутствовал. Иногда случалось, что преступление на стадии наблюдения или разведки обнаружено, вскрыто. Выявлены участники шпионской сети, каналы связи и прочие существенные обстоятельства. Но для получения санкции прокуратуры (речь идет о нормальных, а не липовых судебных делах) на их арест и возбуждение против них уголовного дела оснований, то есть доказательств состава преступления, не имеется. Разведывательная информация – это негласные, тайные, неофициальные сведения, на основании которых можно знать о преступных действиях, но нельзя возбудить уголовного дела.

От подобных «сюрпризов» дело по обвинению Кобылкина, Переладова и Олейникова было надежно застраховано благодаря тщательно проведенному следствию, которое опиралось и на разведывательную информацию, полученную в результате проведения операции «Мечтатели», и на вещественные доказательства, полученные при захвате преступников.

Военная Коллегия Верховного Суда не испытывала каких-либо осложнений или трудностей при рассмотрении этого уголовного дела. Вещественных доказательств, показаний свидетелей и признаний самих подсудимых было вполне достаточно. Поэтому необходимости знакомить состав суда с разведывательными материалами операции «Мечтатели» не было. Только председательствующий был информирован в общих чертах о том, что уголовное дело – результат контрразведывательной операции и что ввиду этого некоторые лица, фамилии которых, возможно, будут называться на процессе обвиняемыми, объявлены в розыск, и материалы на них подлежат выделению в отдельное производство.

Читатель может усомниться и не поверить автору, вспомнив о множестве процессов во времена Большого Террора. Но не следует забывать, что этот процесс проходил за два года до начала массовых репрессий, хотя и после убийства Кирова. Обстановка была немного другой. Кроме того, иркутский процесс был как бы финалом разведывательной операции, проводившейся в течение нескольких лет, и все материалы операции были использованы в полной мере.

Можно считать, что для 1935 года это был уникальный случай честно проведенного следствия и процесса.

В центральных газетах «Правда», «Известия» и «Красная Звезда» были помещены краткие одинаковые сообщения ТАСС из Иркутска о ходе процесса. Оставалась надежда на местную печать. Если процесс был открытым, то подробные сообщения в местной газете должны были быть обязательно. В двух номерах «Восточно-Сибирской правды» за 3 и 4 сентября 1935 года были помещены подробные отчеты с выступлениями прокурора, обвинителя, допросами подсудимых и выдержками из приговора. Фактического материала было много, но и вопросов не меньше. О чем говорилось на закрытых заседаниях, чем вызван достаточно прозрачный камуфляж, когда вместо «военная миссия Японии» в газете говорилось о военной миссии «некоей державы»? Пришлось обратиться с вопросами к полковнику Егорову, который участвовал в подготовке процесса и присутствовал на всех судебных заседаниях. Вся надежда была на профессиональную память старого контрразведчика (беседа состоялась в 1985 году). Вот выдержки из этой беседы:

– Валентин Кронидович, были ли какие-нибудь особенности в проведении процесса?

– Примечательным атрибутом зала судебных заседаний, сразу привлекавшем внимание всех присутствующих, являлись очень удачно и наглядно представленные для общего обозрения вещественные доказательства преступной деятельности подсудимых. На специальных столиках и стендах, размещенных около судей, находились пистолеты «маузер», «астра», «роял», патроны к ним, гранаты, взрывные устройства, яды, антисоветские листовки, брошюры и другие издания, а также фальшивые паспорта, письма, советские деньги и иностранная валюта, изъятые у подсудимых при их задержании и обысках. Любой из участников процесса имел возможность по ходу дела обращаться к показу требуемого вещественного доказательства.

– Могли ли осматривать эту «выставку» зрители, сидевшие в зале?

– Каждый из присутствовавших в зале суда имел возможность не только видеть все вещественные доказательства на расстоянии, но в перерыве подойти вплотную и убедиться в неопровержимости доказательств, уличавших японских шпионов, сидевших на скамье подсудимых. Открытый судебный процесс как раз и должен был убедительно, со всей наглядностью и очевидностью показать представителям рабочих и всех трудящихся восточно-сибирской столицы враждебность капиталистического окружения, агрессивность империализма вообще, японского – в частности. И эта цель была достигнута.

– Вход в клуб во время судебного заседания был свободным?

– Чтобы избежать заполнения зала суда случайной публикой и завсегдатаями-любителями судебных тяжб, были изготовлены специальные пропуска для посещения судебного процесса, которые через завкомы и профкомы предприятий вручались рабочим и служащим.

– Чем было вызвано требование не упоминать на процессе Японию?

– Требование председателя выездной сессии Военной Коллегии Верховного Суда к сторонам и подсудимым на процессе – не называть государство, в пользу которого действовали обвиняемые, заменяя его в некоторых случаях выражением «некая иностранная держава», было отнюдь не исключительным явлением, присущим только Иркутскому процессу. Это процедурное условие применялось и в ряде других открытых судебных процессов по делам о шпионаже в других регионах страны. Возможно, это условие диктовалось требованиями главным образом судебно-дипломатической практики, когда целесообразность гласных процессов по некоторым делам о шпионаже следовало сочетать с интересами сохранения дальнейших нормальных дипломатических отношений с тем государством, которое оказалось фигурантом конкретного судебного процесса.