Пойди туда — не знаю куда - Виктор Григорьевич Максимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Полуневероятная эта, с откровенным душком чертовщинки история имела место ровно пять лет назад, в мае 1991 года. «Если быть протокольно точным — тринадцатого числа, — поморщившись, отметил про себя на дух не выносивший всяческой мистики Магомед, — а стало быть, тютелька в тютельку через месяц после того, как меня угораздило сесть за карточный стол с Микадо и с Вовчиком…»
В ту роковую ночь, 13 апреля, кончилась его прежняя, с партбилетом, служебными перспективами, друзьями, погонями и смыслом жизнь. За пять лет жизни новой — «Жи-изни?!» — горестно воскликнул в душе Магомед, — за эти пять лет было всякое: и шальные деньги, и нары в «Крестах», и свобода, и дорогие красивые бабы, и… и снова то деньги, то полное, хоть пулю в лоб, безденежье. Умер комиссар отец. Через год тихо угасла мать Бориса Магомедовича — невысокая, худенькая, с большими грустными глазами русская женщина, всю себя отдавшая героическому мужу и его сыну… Снег, похороны, первые в жизни у всех на виду слезы… Что еще-то было? Полынья в Нарве, Мишаня, Вовчик, Микадо… Ах да — была еще и безумная, сумасшедшая, шальная, неистощимая на ласки Надежда Захаровна. О, как она любила его. Кажется, и он, Магомед… во всяком случае таких чувств он никогда и ни к кому не испытывал. Что ж, так и запишем: она действительно была его возлюбленной…
«Была, был… Не рановато ли вы заговорили о себе в прошедшем времени, Борис Магомедович?» — грустно подумал человек, до Ельца считавший себя главным в джипе, несшемся по осточертевшей уже трассе к черт знает какому финишу. Он вспомнил телефонный разговор с Надеждой Захаровной, ее сорвавшийся на визг голос: «А кукла?.. У тебя нет нашей куклы?! Бо-оже!..»
Под ложечкой у Бориса Магомедовича томительно засосало. Боль была такая долгая и непривычно острая, что он, чуть не застонав, закусил губу и зажмурился. В следующее мгновение Магомеду показалось, что это не джип, а его пропащая грешная душа стремительно несется по страшному темному тоннелю. Мелькая, мельтеша и закручиваясь штопором, мимо летели картинки, масти, цифры. Растопырив руки и ноги, закувыркалась и сгинула во тьме игрушечная, кукольно-пучеглазая Надежда Захаровна, и откуда-то сзади с опозданием до ушей Бориса Магомедовича донеслось ее отчаянно-угасающее: «Жизнь проиграна, Борюсик!..»
Сглотнув слюну, мертвенно-бледный пассажир джипа «гранд-чероки» открыл глаза и тотчас же поспешно закрыл их, ослепленный. В большой реке, к мосту через которую подъезжала иномарка, текла, казалось, не вода, а жидкое, невыносимо сияющее солнце.
— Дон, — коротко бросил Вовчик Убивец. — Тихий.
— Гы-ы, это который «или Великий»? — заерзал сзади проснувшийся Киндер-сюрприз.
В салоне джипа опять отчетливо засмердело.
«Господи, — морщась от омерзения, подумал Борис Магомедович, — вот ведь скоро, совсем скоро от нас, говнюков, ни помина, ни духа не останется, а этот самый Тихий, Шолоховым воспетый, будет все так же течь себе, слепя глаза кому-то другому, новому и, скорее всего, как практически все сидящие в таких вот лимузинах новые, только по паспорту, елки зеленые, русскому, так вот, Тихий, или Великий, Дон будет течь себе в Азовское море, а я, сын чеченца, буду, зарытый в эту самую, в русскую, в мать сыру, интенсивно сгнивать, разлагаясь на элементы, смердеть, как сидящий за спиной Артур Митрофанов…
О Аллах!..»
Посреди моста Вовчик Убивец в очередной раз остановился на «проветривание». Дул теплый, пахнущий рыбой, соляркой и свежескошенными травами ветерок. Дон в этом месте, у воронежского села со странным названием Верхний Мамон, был уже классически величав, в обе стороны широк и по правому берегу обрывист. Под ногами, головокружительно далеко, метрах в двадцати, не меньше, пенилась на быках стремнина.
— Во, елы! — восторженно шмыгнул носом перегнувшийся через металлический поручень Киндер-сюрприз. — Ну, еп, ва-аще! — воскликнул он и от избытка чувств харкнул в бездонную голубую прорву, над которой летел ставший вдруг невесомым большой автодорожный мост.
Плевок не успел еще достичь воды, когда беззубый шнырь с перевернутым крестом на груди, смешно вздрыгнув перекинутыми Вовчиком через поручень ногами, полетел за своею соплей следом. Внизу, там, куда Магомед, всю жизнь боявшийся большой высоты, так и не рискнул посмотреть, негромко плюхнуло. Жующий Убивец брезгливо вытер руки сначала о поручень моста, затем о свои синие спортивные рейтузы и, пристальным взором проводив промчавшуюся мимо «татру», сказал остолбеневшему от неожиданности Борису Магомедовичу:
— Ну все, поехали!..
В тот же вечер, 28 мая, черный джип «гранд-чероки» добрался наконец до Ростова-на-Дону. Было без десяти восемь, когда Вовчик Убивец высадил Магомеда у центрального входа гостиницы «Интурист».
— Номер заказан, — не глядя на Магомеда, буркнул он и, круто развернувшись, умчал ночевать к каким-то дальним родственникам.
Базлаева действительно ждали. Крашеная блондинка в регистратуре, кокетливо улыбаясь, выдала ему французский, на красной пластмассовой бирочке с 313-м номером, ключ.
— Если что, звоните, — очаровательно зардев, сказала она.
Борис Магомедович пообещал.
В 20.15, доставая из сумки электробритву «Филипс» и свежие трусики — он собирался принять душ, — владелец двухкомнатного «люкса» обнаружил, что у него пропал завернутый в вафельное полотенце автоматический пистолет системы «люгер». Еще через минуту раздался телефонный звонок. Чертыхнувшись, Борис Магомедович схватил трубку, но вопреки ожиданиям побеспокоила его вовсе не Жанночка из регистратуры.
— Это Магомед? — спросил приятный мужской голос с легким кавказским акцентом. — Вам привет от Надежды Захаровны.
Из рук Бориса Магомедовича чуть не выпала бритва.
— Амир? — зачем-то закрыв микрофон ладонью, тихо спросил человек с кавказским отчеством и совершенно славянским лицом.
— Амир, Амир, — подтвердил его собеседник. — Вы привезли то, что должны были привезти?
Борис Магомедович, наморщив лоб, на секунду задумался и ответил:
— Разумеется.
— В таком случае завтра в семь утра у памятника Пушкину. Устраивает?
— Ну что ж, если Амир не идет к Магомеду,
