Медная пуговица - Лев Овалов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так вот, товарищи, — внятно и не торопясь произнес Железнов, — решение принято. Экипаж возвращается в самолет, и товарищ Макаров тоже, а мы с товарищем Штаммом постараемся вас прикрыть.
— Ты можешь лететь с нами! — воскликнул я.
Железнов указал на ограду:
— Думаешь, эти не попытаются проникнуть сюда? А мы не знаем всех секретов здешнего аэродрома! Нельзя рисковать ни самолетом, ни людьми. Да и выезда мне никто не разрешал! Пока что мы не впустим тех, что за воротами, и будем задерживать тех, что прибудут…
— Нет, — сказал я. — Я не согласен! Ты полетишь с нами!
— Вы недостаточно дисциплинированны, товарищ Макаров, — сказал Железнов. — Но на этот раз номер не пройдет. Вас ждут в штабе армии. Понятно? Приказ командования! Посмейте ослушаться, и вас расстреляют за невыполнение боевого приказа!
Он тотчас от меня отвернулся и пожал руку Лунякину.
— Большое спасибо за помощь… — Голос его на мгновение перехватило, но он сейчас же оправился. — Передайте…
Но так больше ничего и не сказал.
— Майор Макаров, подмените шофера, — приказал он. — Садитесь.
Он указал головой в сторону Янковской.
— И заберите с собой эту особу, — сказал он. — Не-‹зачем оставлять ее здесь, сдадите в особый отдел.
Он опять обернулся к Лунякину:
— Товарищ Лунякин, попрошу…
Пилот и штурман подошли к Янковской, подняли ее, как мешок, и довольно бесцеремонно сунули в машину.
— Товарищ Штамм, забирайте автомат и гранаты и лезьте на крышу, — сказал Железнов. — А я останусь на вышке.
Штамм поднял автомат.
— Пожми ему руку, — сказал Железнов.
Я простился со Штаммом, и он пошел к сторожке.
— А теперь торопись, — сказал Железнов. — Поцелуемся.
Мы поцеловались, я отвернулся и, не оглядываясь, побежал к машине.
И почти тут же услышал выстрелы…
Сперва несколько одиночных выстрелов, а затем частую непрекращающуюся стрельбу. Стреляли где-то в отдалении, за оградой. Выстрелы раздавались со стороны поля, но потом стрельба послышалась и со стороны дороги…
Я прислушался и вернулся к Железнову.
— Слышишь? — спросил я. — Что это может значить?
— Наши! — закричал Виктор. — Тут неподалеку действует одно партизанское соединение. Им послали приказ — подойти и обеспечить операцию. Следовательно, получили!
Кажется, не было в этой войне момента, когда нельзя было бы ощутить плеча товарища!
— Значит, порядок?! — воскликнул я. — Теперь и ты можешь с нами…
— Нет, не «значит», никто не разрешал мне покидать Ригу, — сердито откликнулся Виктор. — И вообще, товарищ майор, почему вы нарушаете приказ? В машину, на самолет, и попрошу больше не задерживаться!
Я не мог не подчиниться и побежал обратно к машине.
Однако на сердце у меня стало как-то спокойнее…
— Давай-давай, майор, теперь дорога каждая минута, — сказал Лунякин. — Что там за стрельба?
— Партизаны! — объяснил я. — Специально, чтобы обеспечить нашу операцию.
— Добро, — довольно сказал Лунякин. — Сейчас рванем!
Мы проскочили аллею и помчались через луг к самолету. Стрельба становилась все ожесточеннее, видно, бой завязался всерьез…
Специальные части напоролись на неожиданное сопротивление.
Я тормознул прямо с хода…
Штурман подбежал к машине.
— Долгонько.
— Ладно, — сказал Лунякин. — Ребят в сторожке не осталось?
Штурман помотал головой.
— Тогда по местам…
Летчики очень спешили. Янковскую бросили внутрь. Подсадили меня.
Через несколько минут мы оторвались от земли.
Когда мы набирали высоту, до нас донеся глухой взрыв.
Вскоре мы уже не слышали ничего. Впервые с момента выезда из Риги я взглянул на часы. Мне казалось, что прошло бесконечно много времени. На самом деле все наши перипетии заняли немногим более часа. Мотор рычал все яростнее: Лунякин набирал высоту. Я нащупал в кармане свой сверток и почувствовал, как во мне нарастает желание поскорей от него освободиться…
Земля под нами пропала совсем, и мы взмыли в черное бездонное небо.
20. РАЗГОВОР НАЧИСТОТУ
То, что произошло в Риге после нашего отбытия, стало известно мне лишь со слов Пронина, и много времени спустя.
Расставшись со мною, Польман отправился к Гренеру, но Гонзалес, как я и рассчитывал, очутился там раньше.
Из цирка он прямиком помчался на квартиру к Гренеру, где и узнал, что тот действительно женится на Янковской и готовится вместе с ней к отъезду, — об этом ему без всяких обиняков объявил сам Гренер и тут же приказал денщикам выбросить буянящего артиста вон.
Гонзалес впал в неистовство.
Тут как раз прибыл Польман, потребовал, чтобы Гонзалес его пропустил, но это только подлило масла в огонь.
На шум появились Гренер и Янковская, снизу принеслась охрана. У входа в квартиру произошла форменная свалка. Обезумевший от ревности Гонзалес с ножом кинулся на Гренера, Польман попытался вмешаться. Гонзалес замахнулся на Польмана, и кто-то из эсэсовцев, спасая своего начальника, пристрелил незадачливого ковбоя.
Во всяком случае, такова была версия, услышанная на следующий день Прониным, хотя он допускал, что Янковская сама могла воспользоваться возникшей сумятицей и собственноручно пристрелить Гонзалеса или же надоумить на это кого-либо из эсэсовцев. Ей была выгодна эта смерть: она разом избавлялась и от назойливого поклонника, и от свидетеля многих темных ее дел.
Все же Гонзалес успел ранить Польмана, рана, как выяснилось во время перевязки, оказалась неопасной, но в первый момент растерялись все, начиная с самого Польмана.
Гренер кинулся оказывать Польману помощь. Тот пытался еще во время перевязки узнать, насколько справедливы слова Блейка о передаче списка и новом задании, полученном от генерала Тейлора, но Гренер, поглощенный перевязкой, не сразу сообразил, чего добивается Польман, и, пока они дотолковались, прошло какое-то время.
Зато Янковская моментально все поняла, ей вспомнились мои расспросы об аэродроме, она выскочила из комнаты, кинулась вниз к машине Польмана и от его имени приказала шоферу везти ее в Лиелупе.
Нужно было во что бы то ни стало воспрепятствовать моему отъезду, а может быть, и уничтожить меня: вырвавшись из-под ее опеки, я тоже превращался в лишнего и опасного свидетеля ее дел…
Тем временем Польман выяснил наконец у Гренера все, что было нужно. Установить, куда проследовала машина гаулейтера Риги, не представляло труда, он немедленно отдал команду выслать к даче отряд специального назначения и тут же выехал сам…
Но история с Гонзалесом отняла достаточно времени, и, когда Польман устремился в Лиелупе, мы уже собирались в путь-дорогу.
О приземлении самолета Польман узнал уже на месте.
Прибыв в Лиелупе в тот момент, когда мы набирали скорость, он сразу поднял на ноги противовоздушную оборону и приказал прибывшим одновременно с ним солдатам атаковать дачу и сбить поднимающийся самолет…
Не их вина, что Лунякин ушел и от зенитного обстрела, и от высланных в погоню «мессершмиттов»!
Эсэсовцы еще прежде, чем кинулись в атаку, были обстреляны партизанами со стороны шоссе, а Железнов и Штамм, один с вышки, а другой с крыши сторожки, взяли под перекрестный огонь тех, кто пытался проникнуть за ограду.
И здесь о Штамме следует сказать особо.
Кто он такой, я узнал после войны. Механик машиностроительного завода, рабочий, сочувствовавший социал-демократам, он по возможности старался держаться подальше от политики. Приход нацистов к власти его не слишком обрадовал, но и не вызвал с его стороны особого протеста: он хотел посмотреть, что из этого получится. А когда увидел, стал держаться от политики еще дальше: поддерживать политику нацистов честному человеку было стыдно, а бороться против нее опасно. Когда началась война и Штамма мобилизовали в армию, было установлено, что политикой он никогда не занимался, и его назначили шофером, сперва в какую-то эсэсовскую часть, а потом в штаб охранных отрядов, и, наконец, он попал к гаулейтеру Риги.
Однако во время войны оставаться нейтральным было нельзя, приходилось или самому участвовать в убийствах и бесчинствах, или стараться этому помешать…
Неверно было бы сказать, что Пронин и Штамм случайно нашли друг друга.
Гашке внимательно присматривался ко всем, с кем ему приходилось сталкиваться в немецком тылу.
— Что должен делать в моих условиях честный человек? — спросил как-то Штамм у Гашке.
— Ну, знаете ли, честный человек должен сам ответить себе на этот вопрос, — уклончиво отозвался Гашке.
Постепенно они сблизились, и Штамм начал помогать Пронину сперва в мелочах, а затем и в серьезных делах.
И поэтому, когда пришла трудная минута, Пронин обратился к нему.
