Московит-2 - Борис Давыдов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как зовут пана? – спросил он властным, но достаточно вежливым голосом.
– Иван Брюховецкий, – прозвучал такой же вежливый ответ, но без добавления титула. Выговский тотчас встрепенулся:
– Пан стоит перед гетманом Войска Запорожского! Надо говорить: «ясновельможный пане», или «пане гетмане», или что-то схожее…
– Вот когда Сейм утвердит это звание, тогда непременно скажу!
«Как же похож на ротмистра Квятковского… Такой же храбрый, упрямый… Но тот был чистокровный лях, а этот?»
– Погоди, Иване! – повелительным жестом остановил гетман генерального писаря, уже открывшего рот, чтобы отругать пленника. – Тезка-то твой, я погляжу, не робкого десятка! Что с ним посоветуешь делать?
– Был бы он хлопом, прописать добрую порцию канчуков! – проворчал Выговский. – За дерзость!
– Был бы ты шляхтичем, я бы за эти слова вызвал тебя на поединок, – усмехнувшись, ответил ему Брюховецкий.
– А я шляхтич и есть! – вскинулся генеральный писарь.
– Ты?! – трудно было поверить, что в одно-единственное короткое слово можно вложить столько едкого презрения.
– Так, довольно! – повысил голос Хмельницкий, сдвинув брови. – И без ваших перебранок на душе гадко… Пан передан мне Тугай-беем в полную мою власть, – строго произнес он, глядя прямо в глаза Брюховецкому. И, не дождавшись даже самого малого испуга, договорил: – Я отпускаю его на волю. Пан сейчас получит охранную грамоту и может идти куда вздумается.
Вот тут пленник заметно вздрогнул.
– Я не ослышался? Мне даруют свободу? Без всяких условий, выкупа?
– Пан все верно расслышал, – кивнул гетман. – Он может беспрепятственно вернуться в свой маеток. Или уехать к родне, или в Варшаву, где вскоре наверняка начнут набирать новое коронное войско. Куда угодно! Вольному воля.
Шляхтич медленно покачал головой.
– Если бы мне кто-то раньше сказал, что предводитель зрадников и хлопов способен на такое благородство… Як бога кохам, рассмеялся бы этому человеку в лицо!
– Не зрадников и хлопов, а оскорбленных и униженных людей, таких же людей, как благородная шляхта, наделенных теми же чувствами! – строго произнес Богдан. – Пан, надеюсь, и сам поймет это, если хорошенько поразмыслит. Хотя бы потому, что он производит впечатление не только достойного, но и умного человека.
После недолгой паузы Брюховецкий сказал:
– Мне бы очень хотелось отплатить добром за добро… – и с заметным усилием все же добавил: – твоей гетманской милости. Может, с Божьей помощью когда-нибудь получится.
Глава 47
Примирение в итоге все же состоялось, со слезами, поцелуями и заверениями в вечной любви. (Кто бы сомневался!) После того как мы с Тадеушем, одолев по доброй порции хмельного меду и придя к общему выводу, что счастья в этой дьябловой жизни нет, все бабы – стервы, а феминистки – особенно, дописали текст марша «Вишневецкая тачанка». (Попутно мне пришлось прочитать Тадеушу краткую лекцию о сущности феминизма, перенеся это явление в Московию XVII века, естественно!) Причем марш получился в двух вариантах. Второй был… э-э-э… весьма «соленый», на грани нецензурщины, что вполне соответствовало нашему мрачному настроению.
Вместо прошлой служанки к нам осторожно заглянула другая, гораздо моложе. И опять с испугом попросила «ясновельможное панство» пойти к рыдающим женам, которые ну никак не могут успокоиться, страшно переживают, что никому не нужны и их разлюбили. Слава богу, хоть не заикнулась насчет того, что «ребятеночкам может быть плохо»…
Естественно, мы пошли. Хоть и с большой неохотой.
Если встретим в поле чистом, Феминистку эту… мать, —
зловеще затянул я по дороге.
Тадеуш подхватил:
Сразу с гиканьем и свистом Будем мы ее… гонять!!!
Узнав, в чем причина обиды Анжелы, я сначала был близок к тому, чтобы лишиться дара речи. Затем возникло страстное искушение высказаться по поводу умственных способностей всех женщин скопом и одной капризной блондинки – в частности. После чего я героическим усилием воли удержался от приступа истеричного хохота. А в завершение захотелось горько оплакать тяжкую мужскую долю… Господь свидетель, и так проблем хватает, а тут еще любимые женщины щедро подбрасывают добавочные порции.
Оказывается, женушка пришла в негодование из-за того, что… я не взял ее в поездку по «конезаводам»!!! Ну, а Агнешка разозлилась с ней за компанию. То ли из пресловутой бабской солидарности, то ли потому, что у синхронно забеременевших подружек могут возникать такие же синхронные «глюки»…
– Ты же знаешь, как я люблю лошадей! – всхлипывала Анжела, уткнувшись мокрым лицом в мою грудь.
– Тебе мало тех, что на базе?! – выпучил я глаза.
– Ах, ну это же совсем другое дело! – под укоризненным взглядом, в котором смешались в равных пропорциях обида и потрясение от столь беспредельной мужской тупости, мне захотелось провалиться сквозь землю. То есть сквозь дощатый пол нашего жилища.
Потом я узнал, что Анжела, оказывается, просила взять ее с собой, причем неоднократно, а я ответил отказом, наплевав беременной жене в ранимую душу и уязвив в самое сердце! Поскольку тем самым показал, что ничем не лучше тех мужиков, которые не считаются с женщинами, принимая их увлечения за глупую трату времени и сил. Я добросовестно порылся в памяти, ничего такого не обнаружил и потребовал объяснений. Выяснилось, что под «просьбами» подразумевалась изменившаяся интонация, трепещущие от обиды ресницы и даже – о ужас! – недовольное бурчание, которое я не расслышал!
– Господи, сколько тебе можно объяснять, что мужчинам надо все говорить прямо?! – взмолился я. – Ну не видим мы этих ваших знаков и не понимаем! Мы же не телепаты, чтобы догадываться, что у вас в черепушках!
– Если бы любил, догадался бы! – этот нетленный образец истинно женской логики добил меня окончательно…
Ну вот что делать?! Грохнуть кулаком по столу, выматериться, пойти сочинять третий вариант марша или заняться с ней сексом?! Чтобы дурь вылетела из башки.
Вместо этого я проворчал:
– Мне дадут пожрать, наконец, или нет?! Между прочим, муж вернулся из командировки, уставший и голодный, а его кормят одними претензиями!
Анжела ахнула, позвала прислугу и принялась раздавать указания. Семейная жизнь постепенно входила в свою колею… Вот что значит вовремя напомнить женщине о ее обязанностях!
И дернул же меня черт во время позднего ужина прибегнуть к «железобетонному» аргументу. Для закрепления, так сказать, завоеванных позиций…
– Поездка была долгой, утомительной. К тому же, дорогая, – приговаривал я, обгладывая бараньи ребрышки, – женщине в твоем положении не стоило трястись в повозке!
Глаза моей благоверной тут же загорелись каким-то нехорошим огнем, предвещавшим супругу большие приключения на одно место…
– Ты совершенно прав, любимый! – голос Анжелы можно было мазать на ломти хлеба вместо масла или меда. – Спасибо за заботу. Конечно, будь у меня повозка на рессорах, как у княгини, тряски не было бы. Но жена – это же не княгиня, ей такие вещи не нужны. Пусть трясется! Невелика барыня! Подумаешь, беременная… – из голоса подруги жизни постепенно исчезала медовость, вытесняемая металлическим лязгом. – Раньше бабы вообще в поле рожали! И ничего! – из глаз милой блондинки брызнули слезы.
– Ты мне дашь спокойно поесть, без сцен?! – взмолился я.
– Лопай, кто тебе мешает?!
– Ты!
– Я мешаю?! Ах, конечно же, всегда и во всем виноваты женщины! Может, я тебе в чем-то другом тоже мешаю?! Например, трахаться с чужими бабами?!
На этот раз я решил мысленно досчитать до двадцати пяти. Твердя: «Спокойно, спокойно, дыхание четкое, размеренное…»
– Что молчишь? Или возразить нечего?!
«Тещу мою всеми способами!!!» – простонал я. Слава богу, про себя.
* * *Гетман с видом сурового, но справедливого судьи оглядел столпившихся казаков. Те тоже разглядывали его неласково, но с заметным смущением, чуя вину свою. Были и стыдливо потупившие взгляд, и уставившиеся на Богдана с вызывающей дерзостью…
Лысенко-Вовчур, стоявший отдельно со связанными за спиной руками, был похож на человека, не до конца осознающего всю серьезность того, что с ним происходит. Губы кривила странная улыбка, затуманенные глаза смотрели куда-то вдаль.
Здоровенный казак, голый по пояс, которому волею гетмана пришлось стать катом, старался не смотреть ни на обреченного, ни на его людей. Он нервничал, то и дело облизывал губы и пробовал пальцем остроту лезвия секиры.
– Что же вы наделали, бисовы диты?! – громовым голосом выкрикнул наконец Хмельницкий. – Тризну по Кривоносу справили, как в стародавние времена? С жертвами? Так ведь справляли-то ее язычники, слова Божьего не ведавшие, дикие душою! А вы!.. – переведя дух, он гневно продолжил: – И еще христианами себя называете! В бою можешь убить, то твое право. Так уж заведено: или ты, или тебя! А после боя – не смеешь! Тогда только я решаю: жить или умереть. Коли сами гетманом меня выбрали, булаву доверили – повинуйтесь! Как осмелились совершить такое злодейство?!
