Мачеха поневоле - Ирина Шайлина

глаза хочется закрыть и уснуть, прямо на родильном столе измазанном моей кровью, не обращая внимания на медицинский персонал, и сил нет, кажется, даже на дыхание.

А потом я понимаю - слишком тихо. Где мои дети? Почему не плачут? Должны плакать! Их должны дать мне, позволить первый раз приложить к груди. Стряхиваю усталость, приподнимаюсь на локтях, вслушиваюсь. И заплакал. Первый малыш, мы пол не узнавали - какая разница, у нас и так всяких детей хватает. Я выдохнула - живой, верещит! А второй?

Вижу склоняющихся над маленьким тельцем врачей, они яростно спорят, но я не слышу о чем. Я ничего не слышу, кроме яростного плача своего первого ребёнка. Встаю. Меня качает, но я иду.

— Куда пошла! - кричит кто-то. - Да положите ее обратно, ее ещё шить и шить!

По ногам толчками течёт тёплая кровь. Я не боюсь этого - роды вообще процесс грязный и кровавый. Это нормально. Я боюсь того, что второй ребёнок не плачет. Иду к нему, отталкивая руки, которые пытаются меня удержать.

И вижу личико. Маленькое такое. Мой ребёнок. Ладошки раскрыты, пальчики расслаблены. С ним что-то делают, не понимаю что, иду к нему… а потом кулачки сжимаются вдруг. Личико обиженно морщится. Этот не плачет так яростно, как первый. Скорее - хнычет. И вместе с ним в голос реву я. Некрасиво плачу, в голос, захлебываясь слезами, размазывая их по лицу.

— Тише, - успокаивает меня Макс. - Всё хорошо. Это мальчик. Девчонка тут уже всех построила… Её скоро тебе дадут. Пойдём, с тобой ещё не все доделали.

Послушно ложусь. Смотрю на своего ребёнка. И в тот момент понимаю, что во мне словно сердца нет. Пусто внутри и гулко. Потому, что оно теперь бьётся там, в этих маленьких человечках. Ещё с горечью думаю о том, что у хорошей матери любимчиков нет, а я… Я уже вся там, с этим комочком. И что не раз к нему буду бегать, проверяя дышит ли во сне. Что буду нервничать, когда вырастет и не будет брать трубку.

Но у меня есть Максим. Он не даст мне сойти с ума. Поставит меня на ноги, вернёт на землю. А моей любви хватит на всех моих детей, и ни один из них не догадается, кого я люблю больше.

Проснулась я в своей комнате. Тихо. Мой живот плоский - я над этим полгода работала, как только разрешили. А то негоже с таким красивым мужем быть толстой, хотя Максим и говорил, что я и так самая красивая. Повернулась к нему - спит.

— Чего ерзаешь? - сонно спросил он.

— Приснилось, что рожаю, - призналась я.

Максим затащил меня под одеяло, жарко обнял, закинул на меня руки и ноги и тихонько пробасил в самое ухо:

— Ты уж не рожай, пожалуйста…хотя бы год.

Я засмеялась, а Максим уснул. Выбралась тихонько из его обьятий, пошла на кухню. Дома так тихо и хорошо, что грешно спать. Хочется насладиться покоем. Налила себе чаю, вышла на веранду. Лето. Ночь тёплая, сверчки заливаются, на озере гулко надрывается одинокая лягушка. Мне стало её жаль - одной плохо. Нужно, чтобы вокруг была целая банда твоих людей. Раньше я этого и сама не понимала.

Пью чай, смотрю в ночь. Мимо прошмыгнул рыжий - вернулся с гулек. Кастрировать мы его не стали - пожалели. Он же у нас альфа-самец. Двух котов из лысого помета стерилизовать успели, а вот кошечка нагуляла таки. Совершенно беспородных, к счастью не лысых, серо-полосатых котят, которых мы с трудом пристроили.

Меня тянуло в дом. Отставила чашку, встала. Поднялась на второй этаж. Заглянула в комнату Ангелины. Спит. Она уже совсем большой кажется, ещё и вытянулась - меня выше. Встречается с мальчиком, что меня пугает ужасно, но мальчик хороший. Я разрешаю ему приходить к нам, справедливо рассудив - пусть лучше под присмотром дружат, чем гуляют где попало.

Старшие двойняшки спят. Наконец - в разных комнатах. В школу уже пойдут в этом году, время летит так быстро. Привычно поправила одеяло на Соньке, погладила Мишку по волосам.

Я боялась, что когда рожу своих детей, этих стану любить меньше. Растворюсь в своих двойняшках. Но этого не случилось. Наоборот, именно теперь, родив сама, я смогла до конца стать матерью и полностью их принять.

Теперь вниз, к младшим двойняшкам. Они пока в одной комнате им только второй год пошёл. Лиза спит, разметав по подушке светлые кудряшки. Мимо её кроватки иду на цыпочках - ужасно чутко спит. Если проснётся, заново не уложишь. Тимофея целую в лоб.

Стою посреди комнаты. Любуюсь ими. Дышу ими. От круглосуточной няни, тем более, от трех, я отказалась. У нас есть одна, наша идеальная няня. Она помогает мне днем, ночью я сама. Мне хотелось пройти все в полной мере, прочувствовать. Да так, чтобы хотя бы год больше в роддом не тянуло. Помогло.

У окна кресло. Еле светится ночник. Тихонько опускаюсь в кресло, укрываю ноги пледом. Хорошо. Рядом - тумба. Там, на верхней полке в ворохе детских книжек, рецептов на таблетки и прочей мелочи лежит конверт. Кажется, я прячу его от самой себя. Потому что да, я - трусиха. Мне страшно.

— Но время пришло, - возражаю сама себе.

Прислушиваюсь к себе - да, пришло. Именно этой тихой ночью, когда весь мой шумный табор спит, я готова прочесть письмо своей сестры. Надрываю конверт с трепетом. Вынимаю сложенный вдвое лист бумаги. Замираю. А потом вчитываюсь в пляшущие строки.

" Алиска… Алиса. Сестра. Знаешь, я писала тебе сотни раз. Комкала письма и выбрасывала. Начинала заново, и все не то. Не находятся нужные слова. И кажется, что писать тебе - пустая затея. Но я все равно пишу.

Мне стыдно просить у тебя прощения. Но я должна тебе сказать - тогда я тебе верила. Я знала, что так оно и есть. Но Алиса, как мне было страшно. Я бы не справилась одна. А если бы я признала, что я тебе верю, то от отца Ангелинки пришлось бы отказаться. Я была не готова… Я искренне верила в то, что ты меня поймёшь. И одновременно знала, что этого не будет. Ты не такая, как я. Ты цельная, сама по себе.