На службе у войны: негласный союз астрофизики и армии - Нил Деграсс Тайсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отличие великих ученых от рядовых не в их способности ответить на правильно поставленный вопрос, а в умении этот правильный вопрос задать и при этом не позволить «здравому смыслу» управлять их мышлением или ограничивать его. Ведь в области неизведанного никакого «здравого смысла» может и не оказаться. К примеру, великий английский физик Исаак Ньютон задался вопросом о природе света и цвета. Все считали, что цвет есть внутреннее свойство, скажем, капелек воды в радуге или хрустальных подвесок на люстре. Кто, находясь в здравом уме, мог бы подумать, что обычный свет – белый свет – состоит из разных цветов?
Ньютон, однако, был достаточно умен, чтобы не делать никаких предположений. Пропустив луч солнечного света через стеклянную призму, что заставило свет разложиться в спектр, а потом обратив этот процесс и пропустив спектр через призму в обратном направлении, что снова дало белый свет, он убедительно продемонстрировал, что белый свет действительно состоит из многих цветов. Хотя каждый цвет в спектре переходит в соседний постепенно, через ряд оттенков, Ньютон, убежденный в существовании космического порядка и в мистической значительности числа семь[255], объявил, что в спектре не шесть цветов, как подумал бы каждый из нас сегодня, а семь: для этого ему пришлось втиснуть между голубым и фиолетовым синий.
Еще летом 1672 года, за несколько десятилетий до публикации своего великого труда «Оптика, или Трактат об отражениях, преломлениях, изгибаниях и цветах света», Ньютон отправил в Королевское общество письмо со списком вопросов о свете и цвете, правильно ответить на которые можно было только экспериментальным путем. Два из этих ранних вопросов звучали так: «Имеют ли лучи света, каковым сообщены некоторые значения углов преломляемости, когда они каким-либо образом отделены друг от друга, определенные и постоянно им присущие цвета?» и «Производит ли надлежащим образом составленная смесь лучей, наделенных различными цветами, свет в точности такой же, как солнечный, имеющий при этом все таковые же свойства?»[256] Эксперимент с призмой ответил на оба вопроса утвердительно.
Мог ли Ньютон также подумать – хоть раз, хоть на минуту – о том, что существуют другие, смежные с видимым, разновидности света, которые наши глаза видеть не могут? Ведь он замечал, что и красный цвет на одном конце видимого спектра, и фиолетовый – на другом переходят в темноту постепенно[257]. Он упоминал о возможности существования «других присущих лучам света изначальных свойств, помимо тех, что уже описаны»[258]. Возможно, важнее всего именно то, что ему нравилась идея скрытых, неявных свойств света. И все же в его «Оптике» нет ясных свидетельств того, что его мысль заходила так далеко. Во всяком случае, должно было пройти еще столетие, пока на этот так и не поставленный Ньютоном вопрос не нашелся ответ.
___________________Этих ответов оказалось даже несколько. Один из них был получен в начале 1800 года, когда английский астроном Уильям Гершель – человек, открывший за два десятилетия до этого планету Уран, – исследовал связь между солнечным светом, цветом и теплом.
По примеру Ньютона, Гершель начал с того, что поставил на пути пучка солнечных лучей призму. Но он сделал и еще один шаг: чтобы узнать, не имеют ли лучи каждого цвета свою, отличающуюся от других температуру, он поместил в разные области спектральной радуги термометры. И, как делает любой хороший экспериментатор, предусмотрел и контрольный термометр вне цветовой полосы – по соседству с красным концом спектра, – чтобы измерить температуру окружающего воздуха, не нагретого прямым потоком солнечного света. Гершель действительно убедился, что облучение разными цветами дает различные значения температуры, но это оказалось лишь вторым по значению результатом его эксперимента. Более интересным было то, что контрольный термометр, оставшийся в темноте, показал более высокую температуру, чем любой из термометров, помещенных в радугу. Это могло означать только одно: его нагрели невидимые лучи.
Сэр Уильям открыл инфракрасный свет: «инфра» означает «под», то есть полоса этого света расположена по спектру ниже красной. Его открытие было астрономическим эквивалентом обнаружения геологами колоссального Нубийского водоносного слоя под песками Восточной Сахары. Вот что он писал об этом:
В нескольких экспериментах <…> оказалось, что на максимум освещения приходится немногим более половины тепла красных лучей; а из других экспериментов я подобным же образом заключаю, что и красные лучи не дают наибольшего тепла; максимум же тепла, возможно, лежит несколько вне видимой области разложения света. В этом случае излучаемое тепло, по крайней мере частично, если не преимущественно, состоит, если мне может быть позволено так выразиться, из невидимого света; то есть из приходящих от Солнца лучей, энергия которых такова, что не воспринимается зрением[259].
В следующем, 1801 году Иоганн Вильгельм Риттер, немецкий ученый, интересы которого лежали на стыке электричества и химии, начал с того места, где Гершель остановился. Приверженный философской концепции полярности в природе Риттер предположил, что у инфракрасных лучей должен быть аналог с противоположной стороны видимого спектра. Чтобы продемонстрировать присутствие невидимых лучей и там, он вместо термометров взял хлорид серебра, субстанцию, которая, как было известно, в различной степени разлагается и темнеет, когда ее облучают лучами разных цветов. Эксперимент Риттера, как и Гершеля, был одновременно прост и остроумен: физик поместил щепотку хлорида серебра на каждую цветную полоску спектра и на неосвещенное место рядом с его фиолетовым концом и стал ждать результатов. Как он и рассчитывал, кучка на неосвещенном конце потемнела даже сильнее, чем на фиолетовой полоске. А что может быть более фиолетовым, чем фиолетовый цвет? Только ультрафиолет.
Регистрация невидимого стала научной реальностью.
Но техника наблюдений звезд не меняется за одну ночь. Первый телескоп, способный регистрировать излучение с длинами волн вне узенькой видимой части электромагнитного спектра, был построен лишь через 130 лет после описываемых событий, намного позже, чем немецкий физик Генрих Герц показал, что единственное, чем на деле отличаются различные виды света, – это энергия, которую они несут. И по сути, по природе своей, все эти виды одинаковы: радиоволны, микроволны, инфракрасный свет, «каждый-охотник-желает-знать-где-сидит-фазан», ультрафиолетовое излучение, рентгеновские лучи и гамма-радиация. Другими словами, он понял, что есть только электромагнитный спектр – симфония колеблющихся волн, каждая со своей длиной, частотой и энергией. Для астрофизика – все это энергия, все это излучение, все это свет.
___________________Иногда свет ведет себя как поток частиц, которые мы называем фотонами, а иногда – в сущности, в нашей повседневной жизни так почти всегда и происходит – он ведет себя, как волны. Следует ли представлять свет в виде волн или частиц – старый
