Духов день - Андреас Майер

Правда, эту фразу госпожа Рудольф уже не смогла произнести достаточно внятно, потому что была пьяна и запихивала в рот булочку с краковской колбасой, на платье ей капала горчица. Она этого не замечала, настолько была увлечена разговором о священнике. Вскоре все разделились на тех, кто «за» и кто «против». Одни настаивали на том, что священник человек порядочный, честный и корректный, другие утверждали, что-то здесь не так, и причем давно, только внимание на это обратили недавно, а третьи заявляли, все, что касается того или иного католического священника, так и так в высшей степени сомнительно. Тут еще и Брайтингер, прикативший на велосипеде, подлил масла в огонь. Он наблюдал за разговором между священником, нотариусом Вайнётером и Шустером, правда, не мог слышать, о чем они говорили. Но наверняка они обсуждали тему Адомайта и земельного участка. Кун: я так и знал! Земельный участок! Конечно, был такой участок! После этих слов все с большим напряжением ожидали появления в лесочке священника… А Визнер долго бегал по полям, пока наконец не понял, что стоит во дворе Буцериусов. Для любого стороннего наблюдателя сейчас у него снова был самый нормальный вид, разве что бросались в глаза испачканные грязью штаны. Отец Буцериуса, который все еще был не на празднике (он как раз собирался пойти туда), стоял на поле рядом с домом и махал ему, Визнер помахал в ответ. Курт все время ждет, крикнул отец, он в доме. Где он так долго был? в дороге, крикнул Визнер. Ездил с друзьями во Франкфурт. Значит, с друзьями, так-так, крикнул в ответ Буцериус. Визнер вошел после этого в дом, улыбаясь, как ловко он ответил. Это действительно очень здорово, что я, оказывается, ездил во Франкфурт, подумал он. Как странно, между прочим, смотрелся этот крестьянин там, на поле. И дом тоже показался ему совсем чужим. Ряд начищенных сапог, и пахнет какой-то кислятиной, а все оттого, что здесь целыми днями кипятят молоко. И эти чудные бочарные своды, и тяжелые ковры, а почему, собственно, здесь лежат эти ковры? Они, что ли, всегда здесь лежали? Визнер вдруг установил, что в доме у Буцериусов все совсем не так, как в любом другом знакомом ему доме, и что здесь царят совсем другие запахи. Визнера этот вопрос заставил задуматься, но неизвестно, заметил он или нет, что впервые не смог дать ответа. Он прошел длинным коридором, дверь в спальню родителей была открыта, на кровати в беспорядке лежало множество подушек… Он некоторое время постоял в этой комнате, здесь все показалось ему естественным, нужным, добротным и даже красивым: и неубранная постель, и запах, и множество подушек, вообще сам факт, что есть такое помещение и что оно именно такое, какое есть, ему казалось, это во многом объясняет подворье Буцериусов в целом, словно все и должно быть по своей внутренней необходимости именно таким, а не другим. Ему вдруг вспомнились эротические журнальчики в «тауэре». Они, между прочим, пахли типографской краской. Те эротические журнальчики были полной противоположностью спальне родителей Буцериуса, своего рода «ничто», нечто случайное по сравнению с этим цельным и жизненно необходимым укладом, такими же лишними, как сам «тауэр», лётное поле и вообще все те люди, у которых были какие-то дела на том лётном поле… все их полеты действительно какая-то чушь… словно все они там что-то забыли, эти странные люди… что-то забыли, и притом нечто такое, что находится как раз здесь, в этой комнате… и потому что они это забыли, они и устраивают всю суету с фейерверком. И так во всем мире. Все эти мысли казались Визнеру гениальными, хотя через три минуты он их уже тоже позабыл. Его голова работала в таком режиме, как будто там шла химическая реакция с ускорением и все время появлялись новые и новые соединения, так что постоянно происходили изменения. Но сам Визнер этого не осознавал. Он только все больше погружался с каждой минутой в то, что представлялось ему познанием истины. В его голове одно понятие сменялось другим, и при их поглощении возникали все новые и новые мысли, нанизываясь цепочками, они постоянно поражали его, ослепляли, словно озарения. В такие моменты Визнер чувствовал себя добравшимся до самого истока непреложной истины. И все больше удивлялся тому, как же он раньше-то ничего об этом не знал, когда это ясно как божий день и вообще проще простого. А потом он вошел в комнату Курта. Этот, конечно, сразу его спросил, где он был все это время. Визнер только пожал плечами. Он был во Франкфурте, с несколькими своими друзьями. Буцериус: но не всю же ночь напролет? Визнер: почему всю ночь напролет? Конечно, я не всю ночь был во Франкфурте. Буцериус: ну, и где же ты тогда был? Где-то ведь ты должен был провести целую ночь. Хотя, конечно, меня это в общем-то не касается. Визнер: я тебе с удовольствием все расскажу. У меня много есть чего тебе рассказать. (При этом он очень странно рассмеялся.) Буцериус: нет, это действительно твое личное дело. Я только оттого так нервничаю и несдержан, что сегодня произошли большие неприятности, о которых тебе, скорее всего, еще ничего не известно, хотя ты должен знать о них обязательно. А что ты, собственно, делал во Франкфурте? Визнер: во Франкфурте? Ну, как тебе сказать, ходил в музей… Он был там, где женщина с пантерой, совершенно случайно. Буцериус: ты спятил, что ли? Визнер: нет, я серьезно. Я видел женщину на пантере, смотри, она лежит на ней примерно так, ну, как на диване. (Визнер точь-в-точь повторил жест, как показывала ему вчера Катя во время пикника, стоя рядом с ним возле гриля.)

И тут Визнер снова задумался, во всем было виновато произнесенное им слово «диван». Буцериус: да о чем ты думаешь? Вернись на землю! Послушай, я должен тебе кое-что рассказать, это очень важно. Дело касается… Визнер: я знаю. Знаю. Про старую Штробель. Как она часами лежала и смотрела на занавески, но я через это уже прошел, эта стадия для меня позади, уже давно, понимаешь, ха-ха! Буцериус невольно отступил на шаг и смотрел на своею друга, ровным счетом ничего не понимая. Затем он прошел в гостиную к буфету, налил Визнеру большую рюмку мирабельной водки и принес ее в свою комнату. Визнер уставился на водку, словно никогда в жизни ничего подобного не видел. А что это такое, спросил он. Буцериус: мирабельная водка. Визнер: мирабельная водка? А зачем она? Буцериус: чтоб ты выпил, это же твоя любимая. Или ты уже не помнишь, какой ты фанат этого зелья? Ты ведь уже полбутылки выпил. Визнер смотрел на него крайне удивленно. Я… фанат этого зелья… мирабельной водки? Буцериус: ты уже целых полбутылки выпил и спрашивал про нее каждый раз, не помнишь? Ну скажи мне, ты помнишь это или нет? Визнер задумчиво опустился на софу и снова посмотрел на Буцериуса непонимающим взглядом. Нет, сказал он, нет, он этого не помнит. И выпил водку. Буцериус принялся рассказывать про их мастерскую и историю с моторами. А Визнер сунул руку в карман, вытащил оттуда свое пилотское свидетельство и в полной задумчивости принялся медленно рвать его на мелкие кусочки, не замечая, что Буцериус молчит и пристально смотрит на него. Визнер разорвал свидетельство сначала пополам, потом каждую половинку еще и так далее, пока на столе не образовалась горстка довольно аккуратненьких клочков бумаги, он с интересом разглядывал их. Я больше не летаю, сказал Визнер. Это все в прошлом. Буцериус вскочил. Он что, не понимает его? Полиция приходила! Визнер: полиция? Но меня же никто не видел! И о полете я не уведомлял, мне просто хотелось полетать. Вот уже несколько дней, понимаешь? Но теперь это уже прошло. Они никак не могли знать об этом. И следов я за собой не оставил… разве что только мяч. Но это вовсе не мой мяч, он был там совершенно случайно. Буцериус: о чем ты говоришь? Какой мяч? Какой полет? Визнер: я больше не летаю, и я тебе только что об этом сказал. Но мне это уже все безразлично. Это все совершенно не важные вещи, они его больше не интересуют. Его вообще ничто не интересует, а может, и все, но это трудно, очень трудно сказать… можно ясно себе все представлять, а вот сказать… может, об этом вообще нельзя сказать. Буцериус: что ты только несешь? Что за чушь болтаешь? Между прочим, рассказать тебе кое-что про Катю? Я, собственно, встретил ее до того, их обоих, Катю и южно-гессенца, их вместе, ты понимаешь? Визнер: конечно, пусть расскажет, он, Визнер, с удовольствием послушает, он должен рассказать ему вес, что знает, этот южногессенец очень странный… впрочем, теперь он понимает его лучше. Вчера он его совсем не понимал… вчера он еще вообще ничего не понимал. Буцериус: Катя его девушка. Визнер захлопал в ладоши. Вот это супер, она его девушка, просто супер, ну давай рассказывай дальше! Я, впрочем, не очень понимаю. Особенно это, с девушкой. Это прямо гениально, что именно ты такое говоришь, что она его девушка. Лицо Визнера дернулось. Он действительно очень интересовался всем, что касалось южногессенца и Кати, так ему, во всяком случае, казалось, но, сколько он ни пытался сконцентрироваться, он все равно почти ничего не понял из того, что говорил ему Буцериус. В какой-то момент он просто встал и ушел, даже не сознавая этого. Он долго бродил и все пытался вспомнить, что ему сказал Буцериус. Но в памяти всплывали только отдельные обрывки. И тут он подумал об оружии. Но где его взять, это оружие, все это как-то в высшей степени… В высшей степени нелогично. Визнер остановился и стал напряженно думать. Потом схватился рукой за пояс. Но пистолета там не было. Он и этому не удивился, он просто сразу забыл о нем. Но тут он вдруг вспомнил про белую тряпку. Визнер полез рукой в карман, делая это чисто машинально, по какому-то внутреннему наитию, там что-то лежало, он вытащил руку, в ней была белая тряпка. Как же я про это забыл? Белая тряпка… под деревом. Там было не только оружие, но еще и белая тряпка, в которую оно было завернуто. Что за странный и непонятный случай. Мне надо вернуться к Буцериусу и спросить его, что все это значит. Однако минуточку, я теперь кое-что вспоминаю. Кто, собственно, обо всем этом рассказывал?… Ведь мне кто-то об этом сказал. Как все непонятно… Нет, теперь я вообще не вижу никакого смысла в словах Буцериуса. Как ему вообще пришло в голову рассказывать мне все это? И какое это имеет отношение ко мне? Надо присесть на минутку, я очень устал. А сколько сейчас времени? И где я? Ну, да это совершенно безразлично. Минутку, я еще что-то вспомнил. Уж не сам ли южногессенец рассказал мне тогда в трактире всю эту странную историю? А я-то думал, это случай, простая случайность. Нет, наверняка это чистый случай, игра моего воображения, это все та мирабельная водка. Не надо мне больше пить это зелье, меня от него тошнит. А впереди там не Оссенхайм? И не празднуют ли они в лесочке Духов день? Да-да, они сегодня все там. И Катя Мор тоже. Но я сначала полежу здесь немножко, всему свое время, всему…