Пароль: "Директор" - Хайнц Хене

К середине ноября у Редера были все досье членов «Красной капеллы», и он смог приступить к своей страшной работе. С этого момента история «Красной капеллы» стала его историей, а летопись её краха — его рассказом. «Кровавый судья», как назвала его Грета Кукхоф, стал кошмаром для узников.

Армейские манеры были у Редера всего лишь хорошо продуманной позой, чтобы выглядеть записным негодяем. Даже в наши дни уцелевшие члены «Красной капеллы» сохранили яркие воспоминания о его грубых, жестоких и циничных манерах. Он стал для них воплощением бесчеловечного палача.

Фальк Харнак, брат Арвида, считал его «одним из самых жестоких и кровавых гонителей немецких антифашистов»; Грета Кукхоф считала его палачом, движимым «личными амбициями и жаждой мести»; матери Хайнца Стрелова он казался «просто агентом гестапо»; а Мария-Луиза Шульце называет его «невероятно жестоким зверем в облике человека». Даже Адольф Гримме полагал, что Редер проявил себя «одним из самых бесчеловечных, циничных и жестоких нацистов, с которым я имел несчастье столкнуться».

Ненависть заключенных к своему обвинителю достигла такой силы, что они приписывали Редеру почти сверхъестественное влияние на генералов, судей и нацистское руководство. Так, например, Грета Кукхоф утверждает: «На Принц-Альбрехтштрассе у него был постоянный кабинет, а если ему требовалось срочно отправиться на доклад к Гитлеру или Герингу, всегда ждал наготове самолет». Его угрозы делали послушным Имперский военный трибунал. Ян Бонтье ван Беек думает, что «у него была такое прочное положение, что при желании он мог спасти людей». По словам Фалька Харнака, «этот известный убийца» в нескольких случаях выступал от имени Гитлера, чтобы «лишить возможности защиты множество немецких и иностранных антифашистов». Мать Лилианы Беркович полагает, что «Редер вел свое сфабрикованное судилище просто выслуживаясь перед рейхсфюрером СС Гиммлером».

Эти свидетельства и мнения отражают беспочвенные слухи, циркулировавшие среди узников, и не имеют никакого отношения к действительности. Стоявший наготове самолет был просто фикцией, как и постоянные визиты Редера в ставку Гитлера, с которым тот никогда не встречался. Его дьявольская власть над судом — просто сказка, кабинет в РСХА — результат какого-то недоразумения, а близкие отношения с Гиммлером игра воображения.

Тем не менее, когда в послевоенные годы немецкие юристы анализировали его поведение, Редер не смог отвергнуть все выдвинутые против него обвинения. Существенно важно, что он был единственным представителем РКГ, которого обвиняли уцелевшие члены «Красной капеллы». Их гнев не коснулся судей, выносивших смертные приговоры и назначавших длительные сроки заключения. Нельзя оспаривать, что Редер — одна из самых спорных фигур, когда-либо выдвинутых германской военной юстицией.

Многие его коллеги и руководители не испытывали особых симпатий к честолюбивому прокурору, жаждавшему популярности. Большинство могли бы согласиться с судьей Ойгеном Шмидтом, который вопрошал: «Почему же Редер заслужил ненависть стольких людей?» — и сам же ответил. — «В общих чертах могу сказать, что у Редера ущербный характер; у него отсутствует присущее большинству людей сострадание к людской боли, поэтому он не отказывается стать свидетелем казни и берется за любое неприятное поручение».

После участия в Первой мировой войне карьера Манфреда Редера была довольно пестрой — студент, юридический советник в одной из фирм, управляющий фирмой, снова студент, в 1934 году опять на юридической работе. Его трудно назвать заметной фигурой в германской юриспруденции. Вступительные экзамены по праву он выдержал всего лишь на «удовлетворительно», а выпускные характеристики уложились в одну короткую строчку его личного дела. Многие считали его весьма посредственным юристом.

По мнению Креля «для хорошего судьи он был слишком бесчувственным и имел много предубеждений». Методы работы Редера постоянно вызывали нарекания, его путь был усеян склоками, официальными протестами и дисциплинарными проступками. Его грубость возмущала многих офицеров, командир дивизии «Бранденбург» даже дал ему пощечину, поскольку посчитал свою часть оскорбленной.

Чем меньше Редера уважали как юриста, тем агрессивнее он играл роль грубого солдафона, которым, собственно, не был. Редер являлся одним из немногих военных юристов, не соответствовавших требованиям Геринга, по которым каждый прокурор Люфтваффе должен быть по крайней мере офицером резерва. В Люфтваффе даже поговаривали, что в период воссоздания вооруженных сил бывший лейтенант Первой мировой войны предлагал Люфтваффе свои услуги, но получил отказ.

Как бы то ни было, Редер относился к офицерам с подозрением, переходящим в ненависть. Тем не менее он пользовался любовью подчиненных и всегда защищал своих сотрудников. А когда приходилось расследовать случаи коррупции и самоуправства со стороны старшего командного состава, трудно было найти более мужественного апостола правды, чем Манфред Редер.

Вскоре после назначения старшим юристом III Воздушного округа Редер стал одной из ведущих фигур военной юстиции. III Воздушный округ включал в себя Берлин с его министерствами, управлениями и штабами, вследствие чего все к Редеру автоматически попадали все важные дела, имевшие политическое значение.

Его звездный час пробил после самоубийства в ноябре 1941 года главы Люфтваффе по вооружению Эрнста Удета. Оцепенение и ужас, царившие в рядах военной иерархии, вынудили Геринга назначить тщательное расследование этой трагедии, особенно если учесть, что многие связывали самоубийство генерала с попыткой уйти от ответственности за технические провалы в работе Люфтваффе. Руководителю юридической службы Министерства авиации Хаммерштайн поручили создать из членов Имперского военного трибунала комиссию по расследованию. Он выбрал Креля, Эрнста и Грелля, с Крелем во главе. Впоследствии туда же в помощь был направлен Редер, который сумел блеснуть своими талантами. Его детективные способности оказали решающее значение на заключение комиссии, по которому (словами Хаммерштайна): «Удет самым преступным образом пренебрегал своими служебными обязанностями, а когда это открылось, застрелился».

Это расследование создало Редеру репутацию упорного и проницательного юриста с профессиональным чутьем на преступление. Если уж он напал на след, никто и ничто не могло заставить его оставить жертву в покое. Леман однажды саркастически заметил: «Редера следует держать подальше от этого дела; он вполне способен арестовать даже Папу Римского и выставить его перед судом».

Но с точки зрения карьеры для Редера важнее был тот факт, что дело Удета позволило ему близко познакомиться с Герингом, которому понравилась его манера держать себя и бойкий язык. Горячий отклик в душе главнокомандующего нашли и сплетни из жизни военной иерархии. Хаммерштайн, который всегда ревновал своего более удачливого соперника, считает, что «он мог очень обходительно подать любое дело и знал, что хочет слышать от него Геринг. При этом Редер мог ещё рассказать массу забавных историй и тем самым завоевать его благосклонность».

Редер произвел на рейхсмаршала такое благоприятное впечатление, что тот назначил его своим специальным представителем в Имперском военном трибунале, сохранив при этом его предыдущую должность. По всем этим причинам Редер был явным кандидатом на роль главного обвинителя на процессе над «Красной капеллой».

Консервативные господа из РКГ выказывали по поводу нового коллеги куда меньший энтузиазм. Председатель палаты Крель говорил: «Редер отнюдь не выдающийся юрист, и его теоретические познания более чем посредственны». Более того, он считал манеры Редера «полицейскими», а его аргументацию, «не соответствующей уровню Имперского военного трибунала». Коллега Креля Шмидт также выражал свои сомнения: «Это был типичный случай обвинителя, не соответствующего своей роли. Что до меня, он слишком хвастался своими успехами. Поэтому мы с коллегами часто не воспринимал его всерьез».

Редер попытался компенсировать свои недостатки юриста рьяной преданностью идеям нацизма. Любой из узников или их родственников может процитировать образчики его нацистской фразеологии.

Когда Фальк Харнак выразил протест, тот разразился следующей тирадой:

— Это как раз в твоем духе! Мы не собираемся делать из них мучеников. И мы ещё разберемся, насколько ты предан национал-социалистическому государству!

Иногда случались совсем безобразные сцены. На вопрос матери Шульце-Бойзена, в чем обвиняют её сына, он возмущенно заявил:

— Самая чудовищная измена и предательство. И он за них поплатиться!

Фрау Шульце вскочила и закричала:

— Это неправда!