Смола - Ане Риэль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А ты куда? – испуганно спросила я. Мне совсем не хотелось оставаться наедине с этим человеком. Правда, с нами там был еще Карл. Время от времени.
Папа повернулся и сказал:
– Мне нужно кое-что сделать в мастерской. Я оставлю дверь открытой.
– Можно мне к маме?
– Нет! Ты нужна мне здесь. А маме лучше побыть одной.
Он ушел.
Кто сказал, что быть одному – лучше?
Я пристроилась у двери и стала следить. На ремне у меня висел перочинный нож, а лук и колчан со стрелами остались у газовой конфорки – я вынесла их на улицу, когда переносила вещи из мастерской в дом.
Незнакомец просто лежал.
Он попытался что-то сказать, но из-за ткани во рту получилось только странное мычанье, которое я не разобрала. Хорошо было бы, если бы он мог написать эти слова для меня. Но тогда мне пришлось бы отвязать ему одну руку, но я даже не знала, правша он или левша, а развязать обе – боялась.
Мы с мамой выяснили, что я левша. Она писала правой рукой, но сказала, что и то, и то одинаково хорошо. Чтобы это доказать, она иногда писала левой рукой – так у нее всегда почему-то получались большие буквы. Может, и незнакомец умеет писать обеими руками, поэтому я могу отвязать любую руку? Еще нужны ручка и бумага, а они есть только в спальне у мамы. К ней мне запретили подниматься. Папа точно не хотел, чтобы я что-то отвязывала.
Я и сама знала, что нельзя. Но пришел Карл и сказал, что хочет его отвязать.
Он начал упрашивать меня.
Вдруг я заплакала. Незнакомец посмотрел на меня, снова что-то промычал и задвигал пальцами правой руки.
Я заплакала еще громче.
Потом встала и пошла в мастерскую.
Там плакал папа. Он сидел на краю большого гроба в окружении полиэтиленовых пакетов. Из одного выкатились упаковки бинта. Под верстаком стояли канистры с маслом, а за ними – мешки с солью.
Он не кричал и не всхлипывал. Он просто тихо плакал – так, как обычно плачу я. Слезы катились по его бороде. Я представила, какая она стала тяжелая и мокрая.
Увидев меня, он протянул мне руку. У него были добрые глаза. Злые глаза не могут плакать.
Я медленно пошла в его сторону. Когда я подошла достаточно близко, и он мог дотянуться до меня, он схватил меня за рукав, прижал к себе и обнял. Я стояла между его коленей, и его огромная мокрая борода щекотала мне шею.
Мы оба плакали. Сама не знаю, почему я плакала. Наверное, потому, что не понимала, отчего плачет папа.
Даже через свитер я чувствовала, какие у него теплые, добрые руки. Он давно так меня не обнимал. Может быть, я плакала из-за этого. Или из-за того, что увидела гроб.
– Нам нужно кое-что сделать, – тихо сказал он.
Я неподвижно стояла в его объятиях.
– Мне нужно помочь твоей маме, Лив.
Я молчала.
– Мы же оба хотим, чтобы ей стало лучше, правда?
Я кивнула и посмотрела на мешки с солью и канистры масла.
– Мы же хотим, чтобы она осталась с нами, сохранить ее навсегда. Правда же, Лив?
Я снова кивнула. Правда, на этот раз – сомневаясь. Конечно, я бы хотела, чтобы мама осталась с нами, но уже не была уверена, хочу ли я кивать.
– Я боюсь, что мы можем ее потерять, если ничего не сделаем. Только мы можем…
– Помочь ей? – спросила я.
– Конечно. Помочь.
– А тот мужчина?
– Он не может ей помочь. Но он поможет нам.
Я ничего не поняла.
Тут я заметила, что мы уже не плачем. У меня в горле застыл ком, а шея была мокрой от папиной бороды.
– Как же он поможет?
Папа ответил не сразу.
– Она пока… недостаточно… маленькая, чтобы выйти из комнаты. Поэтому лучше сделать все там, в спальне. Там она будет вместе со своими книгами. Здорово, правда же?
Я не стала кивать.
– Она потом тоже будет сохнуть? – настороженно спросила я, посмотрев на мешки с солью.
– Да.
– И уменьшаться?
– Все правильно.
– Несколько недель, пока ты не…
– Да. А ты очистишь для меня смолу. Еще нам нужно достать большие стеклянные сосуды, которые мы принесли из дома аптекаря. Они где-то во дворе. Но время еще есть, Лив. У нас еще полно времени. Сначала мама примет ванну. Соляную ванну.
– А что с незнакомцем?
– Он поможет мне поднять ванну наверх. Одному мне не справиться. Ты, конечно, очень сильная, но на ванну сил и у тебя не хватит. Поэтому даже очень хорошо, что он к нам зашел. А то я сомневался, как…
На этом он замолчал.
– А что с ним будет потом? Он просто уйдет?
– Да, просто уйдет, – ответил он каким-то странным голосом.
– Тогда ему нужно быть осторожнее с нашими ловушками.
– Точно.
– Можно, я покажу их ему?
– Да… Конечно, можно.
Я заметила, что он хотел сказать что-то еще.
– Лив, ты знаешь, зачем он пришел?
– Он искал собаку… внизу у…
Вдруг у меня будто пропал голос. Надо было спросить папу о собаке и капкане с огромными клыками, которые так сильно врезались ей в лапу, что она кричала и выла.
Но я так и не смогла спросить. Я снова заплакала.
– Он был один?
Я кивнула. Слезы катились из моих глаз, как два водопада.
Папа прижал меня к себе еще крепче.
– Лив, все будет хорошо. Мама даже ничего не заметит. У меня есть таблетки для нее. Они в один миг заберут всю ее боль. Потом ей станет гораздо лучше. Ей это просто необходимо.
Лучше, значит. А еще он говорил, что ей лучше побыть одной.
Я не хотела, чтобы мама была одна. Я хотела быть с ней.
– Мама что, останется там совсем одна?
– Как только она будет готова, мы спустим ее к нам. Она не будет больше плакать, болеть, просить еды. Ей больше никогда не будет больно. Ты сможешь читать ей вслух, как раньше. А знаешь, что еще?
Он погладил меня по голове.
– Она тебя услышит, потому что ее сердце останется в ней.
Он опустил руку в гроб и принялся что-то там искать.
– И ты даже сможешь смотреть на нее!
Он достал рисунок. Мама на нем улыбалась. На всем белом свете не было ничего красивее этого рисунка и никого прекрасней моей мамы.
