Цареубийцы (1-е марта 1881 года) - Петр Краснов

— Динамит, что ли, плохой?

— Вот, Софья Львовна, динамит у нас был тот же, что и у вас, нашей народовольческой динамитной мастерской из Баскова переулка, Ширяевской работы, Якимова проверяла его. Запалы были из минного класса Артиллерийского ведомства, Суханов доставил нам. Мы их испытывали — без осечки работали. А видите ли, провода кто-то, должно быть, лопатой начисто перерезал. Может быть, случайно дорожный какой мастер… А, может быть, и нарочно… Окладский… Большое у меня, товарищи, на него подозрение. Я буду и в Исполнительном комитете о нем предупреждать.

— Да, ни тебе, Андрей, ни мне не удалось, — печально вздыхая, сказала Перовская.

— Нет, Андрей Иванович, — с надрывом в голосе и со слезами на глазах сказала Вера, — нигде вам не удастся! Мне начинает казаться, что и точно Царь — Помазанник Божий и это Бог хранит его от всех покушений. Сколько их было — Государь изо всех выходил целым и невредимым.

— Ну, знаете, Вера Николаевна, — сказал Тихонов, — ежели так рассуждать, надо складывать манатки, сматывать удочки и все наше великое дело освобождения народа бросать.

— В Бога мы не верим, — строго сказал Желябов, — царя мы считаем извергом и причиной всего зла. От нами задуманного дела мы ожидаем бунта, который истребит всех царских палачей и опричников, сравняет богатых с бедными и установит народное счастье всеобщего равенства и свободы.

Разговор сразу завял. Тактичная, с тонким чутьем, Вера поняла, что в ту минуту, когда она так искренне сказала то, что подумала и почувствовала, ее стали чуждаться. Она встала и стала прощаться.

— Софья Львовна, — сердечно сказала она, — вы не подумайте, что я разуверилась в нашем общем деле, что я больше не думаю, что только таким путем мы сможем подойти к строительству счастливой и свободной жизни Русского народа. Я сказала это потому, что вот — везде неудачи… Гольденберга с динамитом арестовали, поэтому не удалось покушение в Одессе, куда, думали, морем приедет Государь. Не удалось у Андрея Ивановича в Александровске, не удалось у вас под Москвой. Не удалось одиночке Соловьеву… Что же это такое?

— Не бойтесь, Вера Николаевна, удастся, — сказала Перовская, доставая какую-то бумагу. — Вот, почитайте на досуге, все узнаете. Это наше решение. Только смотрите, не попадитесь…

Вера ушла смущенная, со смятенным сердцем, провожаемая холодным, недоброжелательным молчанием.

И тот же вечер Желябов, в меховой шапке, с пледом на плече, в приличном драповом пальто, на дилижансе-«кукушке» проехал по Гороховой до Адмиралтейской площади, обогнул Александровский сад, наискосок пересек Сенатскую площадь, по пешеходным мосткам перешел Неву к Академии художеств и по 4-й линии прошел на Малый проспект Васильевского острова.

Он попал в тихие и пустынные места. Глубокий, совсем почти не наезженный санями, снег лежал по улице, на бульваре он был по колено и низкие скамейки почти в уровень со снегом были точно прикрыты длинными пуховыми подушками.

Ночь была тихая, и от снега было светло. Низкие деревянные дома стояли с наглухо закрытыми ставнями. На углу спал в санях, накрывшись полостью, извозчик, и, когда Желябов вышел на проспект, серая кошка перебежала ему дорогу.

«Хорошее место для свиданий, — подумал Желябов. А свидеться надо. С октября, с самого начала работы не виделся с человеком. Не удалось там — так уж тут должно удастся!».

Навстречу Желябову по проспекту шел человек, и Желябов не сомневался, что это и должен быть Степан Халтурин, ибо кто другой мог быть здесь, в этом глухом месте, и в позднюю вечернюю пору?

— Ты давно тут? — спросил Желябов.

— Да с полчаса уже есть. Я нарочно пришел раньше, чтобы осмотреться и облюбовать место. Пойдем к Малой Неве, на Тучкову набережную. Там доски навалены, сторожей нет. Там и потолкуем.

Увязая и глубоком снегу, они прошли на край проспекта, свернули мимо высокого забора на Неву и здесь, у высоких штабелей с досками, сели на бревнах.

— Хорошее местечко, только курить не приходится, ну, да это дело десятое.

— Сдавай отчет, Степан, — сказал коротко Желябов.

С Халтуриным Желябову было легко. Степан, как и Андрей, был из крестьян. Андрей был из Таврической губернии, Степан из Вятской. Он уже работал в партии несколько лет и был одним из главных основателей «Северо-Русского рабочего союза». Он не был так образован, как Желябов, но он был умен от природы. Он не увлекался крестьянской общиной, и, когда однажды Плеханов изложил Халтурину с присущим ему пылом содержание народнической книги об общинном землепользовании, тот с недоумением заметил: «Неужели это так действительно важно?» — «А что же важно?» — спросил Плеханов. «Важно?.. Самостоятельная рабочая партия. Всеобщая стачка в Петербурге, чтобы газа не подавать и водопровод не работал. А с самого начала — уничтожить Царя. Он всему голова — ее, эту голову, и срубить!..» Желябов тогда и приблизил Халтурина и теперь дал ему самое ответственное поручение.

— Отчет? Что же, отчет сдам, — медленно сказал Халтурин. — С моей стороны работа сделана на совесть. Остановка с вашей стороны. Исполнительный комитет сам на голову гадит, срывает настоящее дело.

— Нуте?

— А тебе, Андрей Иванович, еще тогда говорил — мало одного пуда динамита! Тут трех пудов и то мало. Ведь эдакий случай — в самое их паучье гнездо я забрался. Тут надо так шарахнуть, чтобы полквартала снесло. Чтобы до самого Адмиралтейства все к чертовой матушке полетело.

— Я так и докладывал комитету. Много людей, Степан, погибнет. Нехорошее впечатление оставит в народе. Нам ведь и с этим считаться приходится.

— Эх, Андрей Иванович, Андрей Иванович! Что говорить и кому? А Царь… Скажи мне. Царь и его прислужники 30-го августа под Плевной, когда пирог с людской начинкой учиняли Царю на именины поднести, что они, считали жертвы ай нет? Там тыщи людей положили. Скобелевы, Гурки… А ты для такого дела жалеешь?

— Мне сказали — пуда довольно. А то ведь и раньше времени обнаружиться может, и тогда все погибнет.

— Пуда, говоришь, довольно, Андрей Иванович? Ты меня спроси — довольно или нет?.. Ну, дело ваше… Так вот, слушай. В октябре, значит, я поступил. Определили меня под Батышкова слесарем в самый зимний дворец. Поставил меня немец подрядчик. Видать, я ему понравился. Что же, хотя и молод, а людей по этому ремеслу повидал. Господское обхождение знаю. Поселили меня в подвале. Комнату отдельную отвели, а для надзора за мной в том же подвале жил старый жандарм с дочерью. Ну, сам понимаешь, старик одинокий, то то, то другое у него неисправно — слесарь человек ему нужный. Я ему то то, то другое услужу, и так мы с ним дружно да ладно зажили, что он и дочку свою стал мне сватать. В октябре Царя не было. Он к душеньке своей в Крым уехал. Вся дворцовая лакуза распустилась, по дворцу чуть что не без штанов бродит, крадет, что можно и где только можно, — и вино, и хлеб, и конфеты, и белье, и мне, чтобы от них не отстать, тоже красть приходилось — ну да это дело десятое… Работы у меня много. Водопровод почти везде неисправный, там вода истечет, там вода не уходит, тут замок ослабел — и я но всему, значит, дворцу хожу, все мне показывают и обо всем болтают. Я и не спрашиваю, так мне, новому человеку, рады все порассказать от скуки. Вот я все и знал… Взрывать? Откуда же я могу взрывать, как только из своей комнаты? Там приладил я у стены свой сундук, будто с платьем и с инструментом. И натаскал я туда с Баскова динамита. Вот, смотри, значит…

Халтурин пальцем на снегу стал чертить план Дворца. В мутном свете ночи Желябов с трудом различал изображение.

— Вот, гляди, это будет, значит, подвал. Тут пот моя комната. Так постель моя стоит, над ней икона с лампадкой, честь честью, а мне при лампадке и вовсе удобно по ночам работать. Эта стена будет капитальная — до самого до верху. Значит, к ней и ставить — как ахнет — все этажи потрясет. Только мало… Мало, говорю, динамита. Куда же пудом дворец целый рушить, только людей насмешим. Ну вот, значит, тут я сундук и поставил. В нем динамит. Не хорошо, что пахнет. Меня жандарм уже спрашивал: «Чего это, мол, Степан, у тебя так неподобно пахнет?» — «Дык, как же, — говорю ему, — сам знаешь — понимаешь: лудить, паять мне приходится, без кислоты не обойдешься. С нее и запах. Опять же в ватерклозетах работаю, там надо карболкой заливать — вот и пропахла вся моя даже одежа…» Промолчал. Поверил, нет ли, не знаю — его дело. А только надо спешить. Надо мной — габвахта главного дворцового караула. Ну, пострадают солдатики, так черта ли нам о них думать. Царь, небось, не думал, когда на Шипке людей морозил, на штурмы посылал. Тут будет габвахтное крыльцо, тут дверь, тут офицерская комната, на антресоли над нею офицер казачий из разъезда ночует и, когда Нева не стамши, Гвардейского экипажа офицер, командир Царского катера. Видишь, все досконально узнал. Повыше, во втором, значит, этаже — большая столовая, по ней и надо бить…