Праздник перепутий - Сергей Высоцкий

Название Орелья Грива особенно поразило мое воображение. Разыскал я его на карте среди болота, раскинувшегося на много километров. Представилась сразу поросшая богатырскими соснами возвышенность, словно остров среди чахлой растительности мшары, большие гнезда каким-то чудом залетевших в наши края орлов...

Шло время. Выбраться в эти места мне как-то не удавалось, но нет-нет да возникало в памяти название, разжегшее любопытство, и нестерпимо хотелось взглянуть на Орелью Гриву.

Удалось это сделать зимой. Пройдя от станции Мшинской километров пятнадцать на лыжах, с трудом ориентируясь среди низкорослых сосновых зарослей на болоте, вспугивая то и дело стайки белых куропаток, я действительно вышел к небольшой, но довольно крутой горке — райку, — заросшей небывалой толщины березами и елями. С шумом, роняя хлопья снега, сорвались с вершин берез тетерева. Заячьи и лисьи следы частой вязью опоясывали горку, терялись в кустарнике.

В глубине леска было сумрачно и тихо. Занесенный снегом, горбился полусгнивший блиндаж, рядом еще один, заросший густыми кустами сирени, даже зимой не растерявшими зеленых листиков, узкий ход сообщения змеился между вековых стволов...

И слова Орелья Грива наполнились для меня новым, возвышенным смыслом.

Позже я разыскал в словаре: орелка, рель, гривка — сухая полоса холмов или гребней среди болот. Но в памяти это местечко осталось навсегда связанным с орлами-партизанами.

Мыза Каменка

На сто тридцатом километре Киевского шоссе стоит большой одинокий дом. Живет в нем дорожный мастер. Лес подступает вплотную к картофельному полю. Называется это местечко Гладкие Пожни. Если свернуть здесь по дороге влево, то попадешь в деревню Пехенец. Еще в лесу, при подходе к ней, слышен многоголосый лай — в Пехенце расположен большой зверосовхоз. Дома в этой деревне очень просторные, с не по-деревенски большими окнами, с невыветрившимся запахом смолы в комнатах.

Еще через несколько километров пути редким лесом — небольшая деревенька Малые Ящеры, расположившаяся на одном из притоков реки Луги — Ящере. Пойдешь по тропинке, что вьется вдоль крутого берега заросшей кондовым еловым лесом Ящеры, — выйдешь к старому, полуразвалившемуся мосту. Тропка сбегает к нему, продираясь в густой полутемной чаще леса. Яркое солнце слепит, чудесный пейзаж открывается перед глазами.

На зеленом взгорке, усеянном цветами купальницы, в обрамлении вековых лип, примостился крепкий бревенчатый дом, вдоль реки, делающей крутую излучину, — скошенный луг с небольшими стожками сена. Называется местечко мыза Каменка. Жил здесь круглый год лесник, а летом небольшую комнатушку в доме занимали рабочие-подсочники, промышляющие живицу.

Бывалые люди говорят, что в старину здесь было охотничье имение какой-то графини Екатерины. Еще и сейчас можно найти остатки деревянного водопровода, который вел от мощного ключа с водой, похожей на серебро. Такой вкусной воды не приходилось пить никогда. За домом лесника огромная поляна, со всех сторон охваченная стеной глухого леса. Она словно разрезана надвое липовыми аллеями. Странно видеть в этой глухомани, среди леса, прекрасные аллеи, созданные руками человека.

Зимой, прямо по кромке леса, на раскидистые березы слетаются огромные тетеревиные стаи. Глубже, в дебрях, похожих на тайгу, прячутся тяжелые сторожкие глухари. Волчий и рысий след по свежей пороше здесь так же обычен, как и заячий где-нибудь на деревенском капустном поле.

История Каменки меня заинтересовала. В списке населенных мест Санкт-Петербургской губернии, по сведениям 1862 года, я разыскал мызу Каменку при реке Ящере, с двумя дворами и тремя жителями. В другой из книг я прочитал, что Каменка принадлежала дворянину Прежбяно.

Странно было, листая эти книги, встречая названия столь знакомых мест, читать рядом: владение С.-Пб. купца Мясоедова, графа Строганова, потомственного почетного гражданина Ритинга, артиста императорских театров Кшесинского, действительного статского советника Карташевского. А деревня Машино принадлежала даже турецкому подданному князю Блоку.

Зыбкая тропинка вдоль узкой и быстрой речушки ведет от Каменки к озеру Вялье. Речушка очень мелкая, вся перегорожена упавшими стволами берез и елей. В грибную пору узкие полоски леса вдоль нее сплошь усеяны грибами всех сортов — их здесь никто не собирает.

Очень темный, почти черный окунь и хищница-щука — основная добыча рыболова на озере, огромном и довольно мелком. Но не каждый рыболов найдет в себе мужество пройти столь длинную и трудную дорогу.

Обычное рыбацкое правило — соблюдать тишину — на Вялье недействительно. Рыба идет на шум. Когда-то здесь рыбу разводили и подкармливали. Ссыпая в воду корм, шумели. Выработался условный рефлекс.

Посреди озера есть узкий островок, гряда. Здесь построен небольшой дом, где можно с удобством переночевать. Лучше всего, правда, расположиться просто на берегу, у яркого трескучего костра, под развисшими над водой старыми кустами тальника. Где-то совсем рядом, в нескольких километрах, лежит легендарное по обилию рыбы небольшое озерко Литвино, совсем труднодоступное из-за зыбкой трясины и потому особо привлекательное. Осенью, скрытые от постороннего взгляда густыми зарослями прибрежной куги, ночуют там большие стаи гусей.

Ночная тишина лишь кажущаяся. Журчит на прибрежных камнях подгоняемая слабым ветром, волна, глухо плеснется щука, тревожно закричит козодой. Как будто из другого мира, вдруг донесется еле слышный гудок паровоза. Сучья потрескивают в костре, кипит вода в котелке, мечется, отражаясь в легкой ряби озера, огонь. А утром, лишь ночь присядет за лес, — заря, пробивающаяся сквозь туман, свист пролетающих низко утиных стай и новые места, новые озера и речки.

Каждый год я ездил на Вялье, на мызу Каменку. Собака лесника начинала лаять, когда до мызы было еще километра полтора. Однажды я приехал зимой вечерним поездом, надел лыжи и, не торопясь, пошел по снежной целине знакомой тропинкой. Светила луна, мороз был легкий, не злой.

Я шел, прислушиваясь к лесным шорохам, и думал о том, что скоро услышу лай собаки, потом постучу в промороженное окошко, лесник откроет мне и мы посидим с ним полночи за самоваром, обмениваясь новостями. Но собака не залаяла даже тогда, когда, по моим подсчетам, до мызы оставалось метров триста. Какое-то смутное беспокойство овладело мной. Я заторопился, не разбирая дороги, съехал с крутой горки прямо на лед Ящеры. Передо мной раскинулась залитая лунным светом поляна. Но дома не было. Лишь торчали два шеста со скворечниками, отбрасывая на снег длинные голубые тени.

Потом я узнал, что лесник осенью умер от какой-то быстротечной болезни. Охотников переезжать на кордон лесничество не нашло. Дом разобрали и увезли в другое место.

Я добираюсь теперь на Вялье другой дорогой. Там, где была Каменка, — голо и неприютно. Лишь на карте, самой крупномасштабной, по-прежнему можно найти надпись «к. Каменка» — кордон Каменка.

Шведские горы

Я понял, что заблудился, когда, продравшись сквозь густой ивняк и крапиву, снова — уже в третий раз! — наткнулся на один и тот же бугор с барсучьими норами. И дернула же меня нелегкая свернуть с тропинки!

Тропинка эта, змеившаяся по берегу тихой речки Дивенки, должна была привести в самые наигрибные места, которые мне даже и не снились. Так, по крайней мере, напутствовали меня дружногорские грибники...

Мне и самому уж давно не терпелось облазать лесистые берега Дивенки. Одно название этой речки чего стоит! Дивенка!

Берега Дивенки и впрямь красивы. То пестрые осиновые рощи, то хмурые, сбегающие к самой воде ельники. То вдруг просторные зеленые поляны... И ни души. Тихо. Слышно, как плеснет вялая осенняя рыба и где-нибудь рядом, под развислыми березами, ворчливо бубнит студеный ключ.

...Я польстился на густую осиновую рощу. «Уж здесь-то подосиновиков полно» — так я подумал и свернул с тропинки. Свернул — и вот уже часа три не могу ее снова найти. Здесь, чертыхаясь, перебираюсь через завалы и буераки, где даже мухоморы не растут. Нет тропинки! А мне по ней еще шагать и шагать. До моста через Дивенку, а там сворачивать к «наигрибному месту», к Сухому ручью.

И вот, выскочив опять на эти злополучные барсучьи норы, я в растерянности думаю: в какую же сторону податься? Небо, как на грех, затянуто тучами, солнце не видно. Но что это: где-то далеко-далеко приглушенное тук-тук-тр-р-р... раздается. И опять тук-тук... Трактор! Раз трактор, должна быть и дорога...

Тарахтенье трактора то пропадало совсем, и я замирал, теряя надежду услышать его снова, то раздавалось вдруг с новой силой, но совсем не там, где я ожидал его услышать. Я спешил, ломился сквозь кусты, словно потревоженный лось, совсем не разбирая дороги. Когда я наконец выдрался из зарослей на просеку, где трактор с бульдозером расчищали дорогу, вид у меня, наверное, был ошалелый. Во всяком случае, заметив меня, тракторист, пожилой симпатичный дядя, заглушил мотор, вылез из кабины на гусеницу и смотрел на меня с интересом.