Повелители стрел - Конн Иггульден

— А какое племя сейчас твое? После того, как ты их объединил? — поинтересовался Чен И, подавшись вперед. — И что ты станешь делать, когда завоюешь все цзиньские земли?

У Чингиса закружилась голова. Он действительно запретил своим воинам угонять скот друг у друга и велел им дарить семье невесты лошадей и овец из собственных стад. Правда, пока непонятно было, долго ли продержится этот запрет. Чен И предлагал пойти еще дальше и распространить приказы хана по всей огромной Цзиньской империи.

— Я подумаю, — ответил Чингис слегка заплетающимся языком. — Дело слишком серьезное, так сразу не решишь. — Он улыбнулся и продолжил: — Тем более что цзиньский император пока цел и невредим в своей столице, а мое войско — в самом начале пути. Может, к следующему году от меня останутся только кости.

— Или ты уничтожишь вельмож вместе с их крепостями и городами, — добавил Чен И. — Тогда можно будет все изменить. Ты весьма дальновидный человек. Я понял это, когда твое войско пощадило Баотоу.

Чингис покачал головой и посмотрел на хозяина дома затуманенным взглядом.

— Мое слово крепче железа, что бы ни случилось. Но если бы не уцелел Баотоу, я бы пощадил какой-нибудь другой город.

— Объясни: почему? — потребовал Чен И.

Взгляд хана стал жестким.

— Города не покорятся, не получив выгоды. — Хан поднял кулак. Чен И как зачарованный смотрел на него. — Пойми, я угрожаю им кровопролитием и жестокой смертью. Что может быть страшнее? Когда мы ставим красный шатер, жители города понимают, что все мужчины будут убиты. Черный шатер означает, что пощады не будет никому. — Хан снова покачал головой. — Предложи я им только смерть — и они будут сражаться до последнего человека. У них не останется выбора.

Он стукнул кулаком по столу и взял чашу, которую дрожащими руками наполнил Чен И.

— Если я пощажу хотя бы один город, по стране пойдет слух, что жителям вовсе не обязательно сражаться. Они могут сдать город без боя, как только увидят белый шатер. Поэтому я пощадил Баотоу. Поэтому ты еще жив.

Чингис вдруг вспомнил, что есть еще одна причина, по которой он хотел встретиться с коротышкой. Ум Чингиса, казалось, утратил привычную остроту и ясность, и хан пожалел, что выпил слишком много.

— У вас в городе есть карты? Карты восточных земель Цзинь?

Чен И вдруг застыл, потрясенный. Внезапно он понял, что перед ним великий завоеватель, которого не остановят ни слабовольные вельможи, ни их войска, погрязшие в пороках. Коротышка вздрогнул, представив будущее, объятое пламенем.

— В городе есть библиотека, — слегка запинаясь, произнес он. — Таких, как я, туда не допускали. Полагаю, воины не успели ее уничтожить перед отступлением.

— Мне нужны карты, — сказал Чингис. — Ты поможешь их найти? Поможешь мне уничтожить твоего императора?

Чен И пил наравне с ханом, его мысли затуманились и беспорядочно кружились. Он вспомнил о своем сыне, повешенном по приказу вельможи, который не удостоил бы и взглядом человека низкого происхождения. «Пусть мир изменится, — подумал коротышка. — Пусть они все сгорят».

— Он не мой император. Все в этом городе — твое, повелитель. Я сделаю, что смогу. Если тебе нужны писцы, чтобы записать новые законы, я пришлю их.

Чингис пьяно кивнул.

— Ох уж это письмо! Оно ловит слова, — мрачно заметил хан.

— Только помогает им обрести плоть и сохраниться на долгие годы.

На следующее утро Чингис проснулся с жуткой головной болью и целый день провел в юрте. Выходил он исключительно опустошить разбушевавшийся желудок. Хан не слишком хорошо помнил, что было после шестой бутылки вина. Впрочем, слова Чена И постепенно всплывали в памяти, и позже он обсудил их с Хачиуном и Тэмуге. До сих пор его народ подчинялся лишь закону хана, и это означало, что только один-единственный человек имеет право вершить суд. В сложившихся обстоятельствах Чингис должен был бы проводить все дни напролет, разрешая споры и наказывая виновных, чего ему совсем не хотелось. Однако возвращать власть мелким ханам он тоже не желал, понимая, что они могут выйти из повиновения.

Наконец Чингис отдал приказ трогаться с места. Воинам было странно покидать город, не видя за собой пламени пожарищ. Чен И снабдил монголов картами цзиньских земель, куда более подробными, чем все, которые им попадались раньше. Сам Чен И остался в Баотоу, зато Лян согласился сопровождать Чингиса в Яньцзин. Похоже, каменщик рассматривал крепостные стены императорской столицы как вызов, брошенный его смекалке, потому и предложил хану свои услуги, прежде чем тот успел что-либо сказать. Пока Ляна не было, сын прекрасно справлялся с его работой, и Чингис втайне подозревал, что каменщику приятнее присоединиться к войску завоевателей, чем отойти от дел и тихо сидеть дома.

Великое монгольское нашествие на Цзинь продолжалось, кибитки и повозки медленно двигались вперед в окружении десятков тысяч всадников, ждущих любой возможности заработать одобрение командиров. Чингис разрешил отправить гонцов из Баотоу в другие города на пути к горам на западе от Яньцзин, и это решение сразу принесло плоды. Императорские воины ушли из Хух-Хото; оставшись без поддержки, жители сдали город без единого выстрела, а затем отправили Чингису две тысячи юношей — обучаться искусству осады городов и владения пикой. Чен И первым послал к монголам лучших молодых людей Баотоу для пополнения войска. У цзиньцев не было лошадей, Чингис определил их к Арслану в пехоту, и они безропотно подчинились.

Императорские войска, стоявшие в Цзинине, отказались выполнить приказ об отступлении, и город не открыл ворота завоевателям. На третий день у крепостных стен поставили черный шатер, и Цзинин сожгли дотла. После этого покорились три города. Молодых и сильных юношей монголы забрали в плен, гнали как баранов. В войско их не взяли — опасались, что монголов будет меньше, чем цзиньцев. Чингис не мог оставить их в родных местах — не хотел получить удар в спину. Люди Чингиса поторапливали огромную толпу, обессиленные пленники умирали каждый день. Дорога была усеяна телами несчастных. Ночи становились все холоднее, захваченные цзиньцы сбивались в кучу, тихо переговаривались, и в темноте над улусом разносился зловещий шепот.

Такого жаркого лета никто не помнил. Старики говорили, что зима будет морозной, и Чингис не знал, идти ли ему на столицу Цзинь или подождать еще год.

Вдали уже виднелись горы, за которыми находился Яньцзин. Время от времени монгольские воины замечали вражеских верховых дозорных и бросались за ними в погоню. У цзиньцев были хорошие лошади, но кое-кого из дозорных удалось поймать и допросить. Их рассказы добавили деталей к картине, сложившейся в мозгу Чингиса.

Однажды утром, когда ночные заморозки сковали землю, хан сидел на груде деревянных седел и смотрел на тусклое солнце. Оно слабо светило сквозь туман над крутыми зелеными скалами, закрывающими Яньцзин. По высоте они превосходили горный хребет между Гоби и Си Ся, и даже каменные кручи на родине хана были не такими впечатляющими. Однако все пойманные дозорные говорили о перевале Барсучья Пасть, и Чингис чувствовал, что его хотят туда заманить. Император собрал там огромную армию, значительно превышающую монгольское войско. Кто знает, может, у Барсучьей Пасти все и закончится, а мечты обратятся в пепел?

При этой мысли Чингис усмехнулся. Каким бы ни было его будущее, он встретит его с высоко поднятой головой и мечом наготове. Чингис будет биться, пока хватит сил. А если враги победят — что ж, жизнь свою он прожил достойно. Сердце Чингиса больно сжалось, когда он подумал о том, что в случае его гибели сыновей ждет скорая смерть. Хан отогнал печальные мысли. Сыновья сами построят свою жизнь, как он когда-то. Если их сметет ветер великих событий, значит, такова их судьба. Чингис не может защищать своих детей вечно.

В юрте за его спиной заплакал ребенок Чахэ. Чингис не знал, кто именно, сын или дочь. Хан просветлел лицом при мысли о малютке дочери. Она едва начала ходить и всякий раз, увидев отца, радостно ковыляла навстречу и утыкалась головкой в его колени. Он вспомнил, как ревновала Бортэ, заметив это нехитрое выражение привязанности, и тяжело вздохнул. Завоевывать вражеские города хану было куда легче, чем разбираться со своими женщинами или их детьми.

Краем глаза Чингис увидел Хачиуна. Тот шел к нему по тропинке, освещенной лучами утреннего солнца.

— Что, сбежал от всех сюда? — поинтересовался брат.

Чингис кивнул и хлопнул ладонью по седлам, приглашая его сесть. Хачиун устроился рядом и протянул Чингису кусок горячей баранины, завернутый в пропитанную жиром пресную лепешку. Чингис благодарно принял угощение. В воздухе уже пахло снегом. Хан с нетерпением ждал зимы.

— А где Хасар? — спросил Чингис, отрывая кусок лепешки и отправляя его в рот.