Междуцарствие (рассказы) - Андрей Левкин

Но * - единственная возможность для муто жить свойственным ему образом.

И вы ничего не поймете здесь, если приметесь всерьез искать объяснение происходящему: все это такая маленькая плутоватая леди. Которой наплевать на все ваши заслуги перед Отечеством. Иногда она ляжет с вами, но из этого не следует ничего, желание же снискать ее благосклонность будет лишь расти, но в конце концов она оставит вас навсегда, и вы сдохнете от тоски.

У нее, видите ли, потому что свои взгляды на то, кто вы такой и чем вам следует заниматься, а желать ее вы можете, сколько душе вашей угодно.

Не думайте только, что в * вы оказываетесь в положении вечного студента, регулярно потеющего в ожидании очередного грубого вопроса экзаменатора, это не так: впрочем, от вас, конечно, не будут требовать поверх курса, который вы должны были пройти, утешение это, конечно, весьма слабое.

Зато все эти чувства - не слишком высокие, надо согласиться - когда сдавший очередной экзамен с наслаждением наслаждается видом остальных, туда еще не заходивших, а у него уже свободный день с возможным пиршеством впереди... но вовсе не в этом находит себе отраду чувствующий в *.

Вокруг него все начинает двигаться, притом - именно понятным ему образом: все окружающее становится полем *, где ничего не происходит просто так: события повторяются, рифмуются, одни и те же фразы почему-то произносятся разными людьми и надо понять почему; люди, о которых подумали, звонят вам, желательные события происходят, интересующее вас оказывается в вашем распоряжении, воробьи летают красиво, лужа замерзает отлично, их этих дудочек исходит именно этот звук.

Когда что-либо случается, то надо помнить о том, что произошедшее заняло вполне определенное, свободное место. Но - без спекуляций с сослагательным наклонением - следует подумать о других событиях, которые могли бы оказаться на этом месте. Ведь и те могли бы произойти. А произошло именно это. Имеющегося всегда меньше, чем отсутствующего, но об отсутствующем реже думаешь: появление любой случайной вещи в доме должно озадачить участвующего в * - конечно, появилась и появилась, но если учесть количество вещей, не появившихся? Тем более, при явной рифмовке событий, что, тем более, касается мыслей, которые ведь вовсе не всегда прямо вызваны тем, что вы прочли, или тем, что кто-то сказал.

Почему произошедшее теперь произошло именно теперь, могло ли оно случиться позже или раньше? И что это значит для вас лично?

Впрочем, эти смутные связи принадлежат именно что к тем сферам бытия, где муто чувствуют себя как дома. То есть - где они дома. И, разумеется, им не следует пугаться, когда вся эта петрушка начинает раскручиваться - т.к. это сильно пугает. Вначале. Позже - все равно пугает, потому что все равно ведь слегка напугают руки, как бы тянущиеся к вам ниоткуда.

Начальный испуг не стоит отдельного разговора, подумаешь - обнаружить некую наглядную разумность невнятной природы, направленную новичку чуть ли не в лоб, ерунда. Настораживать должна обстановка, предшествующая ходу: уже само осознание его необходимости, легкая лихорадка, спутанность мыслей. Иногда неприятны периоды, связанные с подключением к более сильному току, такое часто происходит в полусне, когда на лежащего наваливается нечто, желающее его размазать. Иногда там приходится и умирать, причем, надо отметить, смерти происходят вполне натурально - что до телесных ощущений, тут имеет место известная изощренность *, так автору однажды пришлось отдать концы даже в результате атомного взрыва: ощущение такое, будто все клетки тела, находившиеся ранее в тесной и прочной связи друг с другом, от излучения эту связь теряют, связи моментально сгнивают; поначалу с телом еще ничего не происходит, но ты уже чувствуешь, что, еще дыша, уже мертв. Нечего и говорить, что подобные истории хорошо расширяют горизонт.

Но это еще не настоящий страх. Настоящий возникает во время, содержащее в себе ход, и не от ответственности, с ним связанной, а как-то так: вокруг внезапно становится пусто: все и движется, и всего много, но ничего этого нет: пустота, будто в мире не осталось ничего - особенно это жутковато летом, по контрасту с благоухающей природой. Незачем тут оглядываться по сторонам, не надо делиться своими ощущениями с окружающими, тщетно выяснять у знакомых вам коллег по * , не происходит ли с ними нечто похожее - эта пустота всегда предназначена лишь для вас.

Торопиться с ходами не надо, никто от вас спешки не хочет, вам лучше известно, сколько времени предоставлено на очередное действие; оно, то есть, само знает, на сколько вы ему в этот раз нужны.

Вот, собственно, и все, что касается введения в *. А так как и сама книжка, являясь ходом в *, про * и писана, то вот и вся книжка. Понятное дело, окончания всегда нелепы, какое-то неловкое переминание в дверях, вспоминая о чем не сказал. Много о чем. О городах, хотя бы, какие бывают во сне: почему-то с привычными названиями, они отличаются от земных двойников роскошью и чистотой. О том, с кем там можно встретиться и что они рассказывают. Об отелях, в которых обитатель * может прийти в себя, устав здесь - там у каждого из * есть такое место и, конечно, он может его отыскать, погуляв по пространству. Не рассказано о том, как вести себя во сне, переходя очередной порог; о том, как вести себя там со знакомыми или близкими вам умершими (впрочем, что тут рассказывать: ведите себя с ними, как с живыми, и не брезгуйте до них дотронуться. Ничего не сказано о том, как какая погода влияет на * , да и вообще, о погоде мало - ничего, например, о тумане, о заморозках, середине марта; очень мало про кошек и совершенно не упомянуты собаки - даже те из них, которые глядят налево-направо перед тем, как перейти улицу; ничего о выражении лица человека, вошедшего в кафе с мороза, ничего о том, как он разминает красные руки, как оглядывается по сторонам; ничего о том, как женщины взмахивают полой пальто, садясь у стойки; очень мало о запахах и почти ничего о звуках за окном, даже неожиданных; ни о бьющем в глаза свете прожектора.

Увы, право же, столько недоговоренностей, что если меня спросить теперь, на лестнице: так к чему все это, про что? мне не останется ответить ничего, кроме: так просто, яхонтовые.

так просто.

МЕЖДУЦАРСТВИЕ

МАЙАМИ

19 ноября 1994 года, суббота. Накануне мы (Лапицкий, Любо, Марч) перемещались по Майами (конечно, как типичные приезжие - по Coconut Drive, а также и по Ocean drive), и искали где скоротать вечерок, поскольку Марчу позарез захотелось это сделать, а он был очень расстроенным, и его надо было поддержать. В результате - приткнулись в произвольной забегаловке, как только надоело искать счастья.

В два часа назавтра англичанин и болгарин должны были читать стихи вслух (Любо - свои, Майкл - переводы Любо), езды до университета было минут пять на монорельсовом трамвайчике, управляемом никем (там со всех четырех сторон только стекла, сквозь которые кругом пустыри и высокие застройки белого цвета, возле которых медленно имитируют суету черные): в Майами происходил Book Fair, где я, Майкл и Лапицкий оказались в прямой связи с процессами в родном отечестве, поелику антологию "Дескрипция борьбы" восточно-европейской прозы, составленную подвигом Майкла, включили в состав фестиваля в качестве аж одного из шести его основных событий. К этому вечеру мы, как прозаики, с Лапицким уже отчитались и могли бездумно созерцать окрестности.

Вот мы и пили текилу на берегу телесно-теплого океана с торчащими повсюду и отовсюду омерзительно теплыми, скользкими и вялыми пальмами, напоминавшими на ощупь каких-то крупных американских червей. Вялых и ласковых, тупо-нежных.

В этой что ли связи большой и толстый Любо допытывался у бармена, отчего это в принесенной нам текиле отсутствует червяк, а бармен отвечал, что на свете текила бывает разной (худой, юный такой латинос), и вот та, что с червем, сделана на старинном предположении, что этот червяк оживает внутри человека и служит ему как бы ангелом-хранителем. Но он, бармен, категорически отказывается от того, чтобы у него внутри жил червяк. Worm, словом.

В принципе, личное счастье существует на свете: в любом случае именно его поиски и происходят на Ocean drive Майами-бич'а, который есть полоска суши, одним боком примыкающей к океану, а другим - к протоке, отделяющей бич от города Майами с даунтауном. Полоска состоит из широченного пляжа и длинных кварталов, открывающиеся на океан фасады домов с закосом под арт-деко заполнены всякими кафе и т.п. Они работают до четырех-пяти утра, обслуживание совковое, музыка же громкая и корявая. А вдоль Оушн драйва ездят такси-кадиллаки, - чтобы тут же подобрать уставших (длинные и разбитые машины, выкрашенные в желтые, красные и прочие яркие, особенно ночью, цвета с очень простыми на боку номерами их вызова - сплошные семерки или сплошные четверки, двойки).

Толпы ходят туда-сюда в темной духоте, за столиками сидят те, кто там уселся, между кафе - магазинчики, торгующие всю ночь, - преимущественно женским нижним бельем, что понять можно, но вот зачем в одной из таких лавок выставлены зимние меховые сапоги?