Рассказы и очерки (1850-1859) - Чарльз Диккенс

Разве у него не было имени? - спросите вы. Может быть, имя ему было Легион. Неважно, как его звали. Назовем его Легионом.

Если вы когда-нибудь бывали в бельгийских деревнях близ поля Ватерлоо, вы, верно, видели в той или другой церквушке памятник, поставленный товарищами по оружию полковнику А, майору В, капитанам С, О и Е, лейтенантам Р и О, прапорщикам Н, I и Р, семи капралам и ста тридцати рядовым, павшим на поле чести в достопамятный день. История человека, назвавшегося "Никем", это история рядовых земли. Они исполняют свой долг в бою; они вносят свою долю в дело победы; они падают, сраженные; они не оставляют имени - только свое собирательное имя. Победный путь самых гордых из нас ведет к той пыльной тропе, которой идут они. Подумаем же о них в этом году у рождественского камелька, и будем помнить о них и после, когда огонь догорит.

ДАЛЕКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Перевод Н. Вольпин

Когда дует ветер и в темные окна бьет дождь или мокрый снег, я люблю посидеть у огня, перебирая в памяти читанное мною в книгах о плаваниях и путешествиях. С детских лет такого рода книги имели для меня неотразимое очарование; я сам не понимаю, как это так получилось, что ни разу я не совершил кругосветного путешествия, не попал ни разу в кораблекрушение, не затирало льдом мой корабль, не подбили меня томагавком, не съели дикари.

Канун Нового года. Я сумерничаю у камина, заглядевшись на красные угли, и со всех широт и долгот земного шара на меня надвигаются приключения, постигавшие путешественников. Они не соблюдают ни очереди, ни порядка, а являются и исчезают, как им заблагорассудится - "встанут тенью и уйдут"[123]. Один среди моря со своей непокорной командой, Колумб обозревает водную пустыню из капитанской рубки на юте и видит первое смутное мерцание луча, "поднимающегося и падающего с волнами, как факел на челне рыбака" засиявшую звезду некоего нового света. Брюс[124] в Абиссинии томится в клетке среди кровавых ужасов, которые многие годы спустя, уже на родине, будут мерещиться ему во сне. Франклин на исходе своего неудачного путешествия в Арктику[125] (жаль, что он потом предпринял еще одно!) - лежит, умирая от голода, со своими отважными спутниками: исхудалые, они распростерлись на жалком ложе, и ни один не в силах встать; все делят томительные дни между молитвой, воспоминаниями о домашних, оставленных на родине, и разговорами о прелестях еды; последний предмет неотвязно преследует их и во сне. Снова исследователи Африки, измученные, печальные и одинокие, попадают во власть пьяных кровожадных деспотов-работорговцев, стоящих на низшей ступени рода человеческого; а Мунго Парк[126] лежит изнемогший под деревом и, глядя на хлопочущую над ним незнакомку, с благодарностью вспоминает, как по всему широкому свету ему неизменно являлся добрый самаритянин в женском обличии.

Тень на стене, в которой мой духовный взор различает очертания скалистого морского берега, приводит мне на память страшную повесть одного путешествия, исходящую от довольно неожиданного для подобной темы рассказчика - парламентской Синей книги. Главный герой повести - каторжник, и он, вместе с другими уголовниками, сбежал из места заключения. Это остров, они завладели лодкой и добрались до материка. Их путь лежит морским берегом вдоль скалистой кручи, и нет у них никакой надежды на конечное избавление, потому что, если случай и поможет им преодолеть все ужасы пути и выйти живыми к далекой цели, отряд солдат, отправленный более легкой дорогой им наперерез, неминуемо прибудет на место задолго до них, и они будут схвачены. Голод, как все они должны были предвидеть, начинает их терзать уже в самом начале. Иные умирают - и съедены; иные убиты остальными - и съедены. Этот мерзкий человек ел все время досыта, сохранил свою силу и выжил - один изо всех, но лишь затем, чтобы его поймали и вернули. Перенесенное им в пути было так невыразимо страшно, что его не повесили, как требовал закон, но отправили на его прежнюю каторгу работать в цепях. Проходит недолгий срок, и он подговаривает еще одного узника, опять завладевает лодкой и бежит вторично - по неизбежности тем же безнадежным путем, потому что выйти на другой они не могут. Вскоре погоня выходит ему наперерез, и он сталкивается лицом к лицу с отрядом преследователей. Он один. За время первого побега он приобрел ненасытную тягу к своей отвратительной пище. Он сманил в побег нового попутчика нарочно для того, чтобы убить его и съесть. Карманы на одном боку его грубой каторжной одежды набиты кусками человеческого мяса, которое он ест в свое удовольствие; в карманах на другом боку - нетронутый запас солонины (украденной впрок еще на острове), которая ему не по вкусу. Его вернули назад и повесили. Но всякий раз, когда видится мне на стене или в огне камина скалистый берег, я непременно различаю на нем и это чудовище, одинокого людоеда: он ест на ходу, а море ярится и идет на него стеной.

Капитана Блая[127] (едва ли возможно облечь неограниченной властью человека хуже его) вот сейчас по приказу одного из его офицеров, Флетчера Крисчена, ссаживают с борта "Баунти" и пускают плыть по океану в открытой лодчонке. Новая вспышка огня в моем камине, и двадцатипятилетний "Четверг Октябрь Крисчен", сын умершего Флетчера Крисчена от матери-дикарки, вскакивает на борт корвета "Британец", захваченного штилем близ острова Питкерн; перед едой он произносит простую молитву на чистом английском языке; и знает, что хорошенький зверек на борту называется собакой, потому что в раннем детстве слышал о таких странных созданиях от своего отца и других мятежников, которые дожили до седых волос под сенью хлебных деревьев, непрестанно вспоминая в разговорах далекую утраченную родину.

Смотрите, вот "Холсуэл", фрегат Ост-Индской компании, едва покинув родные берега, летит, очумелый, в январскую ночь прямо на скалы близ Сикомба[128], что на острове Пербек! На борту - две дочки капитана и еще пять женщин. Много часов корабль носило по волнам, вода стоит в нем на семь футов, грот-мачта срублена. Он мчится навстречу своей судьбе, и, кажется, кто-то читает мне вслух с детства знакомое описание гибели фрегата.

"В пятницу шестого января, около двух часов пополуночи, когда корабль все еще дрейфовал и очень быстро приближался к берегу, мистер Генри Меритон, второй помощник, опять прошел в каюту, где находился тогда капитан. Опять между ними имел место разговор, и капитан выразил крайнее беспокойство за своих дочерей, которых горячо любил, и озабоченно спросил помощника, не может ли он что-нибудь придумать, чтобы их спасти. Когда тот с глубоким огорчением ответил, что это к сожалению, невозможно и единственная надежда ждать, что принесет им утро, капитан воздел руки в безмолвной и отчаянной мольбе.

В эту страшную минуту корабль ударило с такой силой, что стоявшие в каюте стукнулись теменем о потолок, и крик ужаса при этом толчке донесся сразу со всех частей корабля.

Многие из матросов, которые, надо отметить, почти все то время, пока бушевала буря, небрежно и нерачительно несли свои обязанности, теперь высыпали на палубу, где офицеры, сколько ни старались, никак не могли удержать их, когда от их работы мог бы еще быть какой-то прок. Они тогда все попрятались в свои подвесные койки, предоставив откачивать воду помощникам капитана и солдатам, трудившимся не покладая рук. Сейчас, встревоженные опасностью, грозившей им лично, те же матросы неистовым криком молили у неба и товарищей по несчастью той спасительной помощи, которую они могли бы обеспечить себе сами, если бы вовремя не пожалели усилий.

Корабль продолжало бить о скалы; и вскоре, получив пробоину в подводной части, он накренился к берегу. Когда его ударило, несколько человек из команды вскарабкались на флагшток, испугавшись, что судно немедленно развалится на куски.

В этот критический момент мистер Меритон обратился к несчастным с лучшим советом, какой можно было дать им; он предложил всем перейти на тот борт, которым судно накренилось к скалам, и порознь выбираться на берег, пользуясь каждой возможностью, какая представится. Сделав таким образом все, что было в его силах, для спасения павшей духом команды, он вернулся в рубку, где к этому времени собрались все пассажиры и большая часть офицеров. Последние всячески старались утешить несчастных женщин и с беспримерным благородством отдавались чувству сострадания к прекрасным и милым своим подругам по несчастью, забывая об опасности, грозившей им самим.

В милосердном деле утешения принял теперь участие и мистер Меритон, высказывая убеждение, что судно продержится до утра, а утром все будут спасены. Видя, что один молодой джентльмен громкими возгласами выдает свой ужас и то и дело выкрикивает, что судно сейчас расколется, капитан Пирс бодро попросил его успокоиться, заметив, что, если корабль и распадется на куски, сам-то он не распадется и будет цел и невредим.