Многоточие сборки - Юлия Андреева

Вечером накануне проведения акции поэт М. позвонил своему другу поэту Александру Гущину, у которого действительно было несколько стихотворений про метро, а значит, он был не совсем «левым» человеком на этом празднике жизни.

Он так и сказал:

– Выпить хочешь?

Почему-то все остальные доводы в пользу поэтов и метро куда-то делись на фоне блестящей возможности надраться на халяву.

– Всегда рад, – в тон ему ответил Гущин. И они договорились встретиться в одиннадцать часов на станции метро «Пушкинская». Само мероприятие должно было начаться только в полдень, но М. рассудил, что чем раньше придешь, тем легче будет оказаться поближе к фуршету.

Все колонны на «Пушкинской» в тот день были обтянуты красной лентой, так что станция оказалась зрительно поделена на две части: в одной, ближе к памятнику, проходил праздник и работало телевидение, в другой протекала обычная жизнь метрополитена. Кроме того, возле каждой колонны охраняемой зоны торчало по одному милиционеру.

– Солидно, – подумал Гущин, ища глазами М., но приятеля, как всегда, не было на месте. Меж тем служители порядка тоже внимательно разглядывали поэта, готовые в любой момент изгнать его, не допустив до заветных напитков. На счастье Александр приметил в толпе приглашенных знакомое лицо и тотчас был пропущен за красную ленточку. А тут и М. подоспел.

– Сейчас вынесут шампанское, ты главное не зевай. Бери два стаканчика или больше, а то потом разберут, – зачем-то проинструктировал он приятеля.

Стаканчик за стаканчиком, поэты быстро утолили жажду, наблюдая за очередным оратором, когда вдруг в подземелье «Пушкинской» спустился сам английский министр труда.

Широко улыбаясь, он произнес речь, которую, впрочем, никто не собирался переводить, так как к моменту приезда министра все уже были порядком навеселе и оставалось лишь догадываться, кто из достигших нирваны должен был толмачить.

В конце концов министр закончил речь и отправился общаться с гостями. К радости собравшихся это был весьма словоохотливый джентльмен, который нашел в уже умиротворенном М. и мило улыбающемся Гущине отличных слушателей.

Общение проходило так: министр говорил фразу, после чего, в зависимости от настроения, М. говорил либо «йес», энергично кивая при этом головой, либо категорически выражал протест, громко выдыхая «ноу». Других слов на аглицком М. в ту пору не знал.

Когда же весьма довольный общением министр собрался покидать праздник, он в компании М. подошел к памятнику, коротко и чинно поклонившись великому Пушкину. После чего развернулся и направился к выходу. М. тоже поклонился каменному поэту, прихватив при этом корзину с белыми розами. Аккуратно ступая след в след, он пошел за английским министром, вынося свой трофей.

С точки зрения милиции и начальства метрополитена это, должно быть, смотрелось вполне логично. Идет министр, за ним несут цветы. С цветами пришли, с цветами и ушли.

Се ля ви, как говорят французы.

– Как ты мог у Пушкина цветы украсть?! – выговаривал приятелю идущий рядом с ним и готовый в любой момент вступиться за непутевого друга Гущин.

– А живому поэту цветы нужнее, чем мертвому, – отмахивался от него М. – Я розы жене подарю. Вот она обрадуется!

Но до жены М. они не дошли, так как дорога почему-то свернула вдруг в продуктовый магазин, выйдя из которого М. рухнул на траву, не в силах сделать больше ни одного шага.

Так что делать нечего, весь оставшийся путь до квартиры Гущину выпало тащить на себе и здоровенного М., и корзину цветов.

Да, в тот день, М. показал себя как галантный кавалер и куртуазный рыцарь, принеся любимой целую корзину белых роз.

Впрочем, если разобраться, Гущин был более галантным и куртуазным, ибо принес и рыцаря, и цветы.

Конференции молодых поэтов в Союзе писателей России

Сюда я прибредала чуть живая после ночной работы на дискотеках. Слава Богу, если удавалось душ принять да в чистое переодеться. Ночевала у знакомых в центре города, потом с утра отправлялась на Желябова, где велись активные обсуждения молодых авторов.

Над дверью в подъезд, в котором на четвертом этаже располагался, да и располагается ныне Союз писателей России, красуется выразительная надпись «Штампы и печати» – интересно, сами поэты-писатели это замечают или только я вечно подмечаю разные несоответствия? Хотя как знать, может быть, на этот раз название и содержание находятся в гармонии.

Просила жюри разобраться со мною поскорее или хотя бы сообщить, в какой день состоится экзекуция, но те молчали. Еще бы – только попробуй, скажи, кто и когда, – народ будет приходить только на собственное обсуждение и на конференциях можно смело ставить крест.

Мои стихи были отложены для показательного разбора в самую последнюю очередь. Сначала председательствующий Сабило[44] долго и с видимым отвращением крутил в холеных белых ручках представленные мною отлично сделанные сборники стихов. Крошечный подарочный формат, твердая обложка, золотое тиснение, глянцевый суперок, все книжки в изящной графике Калягиной или Зартайского, с матерчатыми закладочками – мечта любого поэта.

Возможно, о чем-то подобном мечтали и члены комиссии. Мечтали, но нет, чтобы спросить меня, в какой переплетной мастерской так выполняют заказы. Неужели я стала бы противиться? Сама бы за руку привела к мастерам, тем тоже приятно, клиент лишним, как известно, не бывает, так нет – не спросили. Вместо этого решили разгромить.

Поэтому первое, к чему придрались, было издательство «Борей», в котором означенные издания были зарегистрированы и где делались оригинал-макеты.

– Борей! – скривился Сабило. – Все понятно, креатура Айги[45].

– Айги? – с удивлением переспросила я. Имя замечательного поэта Геннадия Айги на тот момент мне было еще не знакомо.

– Не только Айги – Арсен Мирзаев, журнал «Сумерки»! Дмитрий Григорьев[46] и Земских[47], кажется, Валерий… М-да, ну и что, с такими рекомендациями вы хотите попасть в Союз писателей?

– В Союз? – я немного обалдела от столь лестного предположения.

– Собираетесь, – отрезал председатель, – сначала участвуете в издании всякого бреда, думаете о фестивале верлибра, которого на Руси-матушке никогда не было, а потом лезете в приличное место.

К слову, на Руси все былины были построены в форме белого стиха, стихи с рифмой и ритмом – так называемый польский стиль или польские стихи пришли к нам во время правления царевны Софьи и прижились благодаря стараниям, в частности, духовного писателя Симеона Полоцкого и придворного поэта царевны монаха Сильвестра Медведева[48].