Коммунизм - Олег Лукошин

— Ну, прощай, брат! — пришёл проводить меня генерал. — Возьми телефончик мой. Звони, всегда рад тебе буду. Я сейчас в Твери обитаю, дом мне там Минобороны выделило. Но до Москвы по любому рукой подать.

— Хорошо.

— Забыл тебя спросить: ты где работаешь?

— Пока не работаю. Вот-вот собираюсь на завод пойти.

— На завод? Ну смотри. Если вдруг захочешь в военный институт податься, я рекомендацию дам. Ты парень умный, тебе в стратеги надо идти, в управленцы.

Мы даже обнялись на прощание.

— Витька, помни, — вдруг молвил мне изменившимся, дрогнувшим голосом генерал, — страна у нас одна, и идеология тоже. Если станет хуже, я без дела сидеть не стану. Нельзя быть равнодушным, понимаешь? Надо быстро оценивать ситуацию и занимать верную позицию. Пусть даже против тех, кто вчера был вместе с тобой. И ты не сиди.

Я не вполне понял, что он имел в виду, но перед глазами почему-то тут же вереницей пронеслись лица моих боевых друзей по Звёздочке Ильича. Друзей, отправленных мной на тот свет. Почему-то даже Гарибальди был в их числе.

Полностью с вами согласен, — ответил я ему.

Глава четырнадцатая: Любовь одна виновата

В конце августа, после Дня Всемирного Освобождения, когда летние соблазны постепенно стали сходить на нет, я наконец-то устроился на работу. В районном центре по трудоустройству со мной провели обстоятельное тестирование, которое показало, что я вполне подхожу по своим физическим и психологическим данным, а также опыту предыдущей работы (практически отсутствующему) на должность разнорабочего на мясокомбинат имени Микояна.

Советские тесты не лгали — работа мне очень понравилась. Я стоял у конвейера, по которому плыли разноформенные и пряно пахнущие мясные изделия, только-только изготовленные, аппетитные, зовущие, и развешивал их на рейки с крюками, после чего они отправлялись в холодильные установки, а оттуда — в магазины на радость советским гражданам.

В цеху царила идеальная чистота, звучала негромкая и приятная музыка. Коллеги оказались людьми доброжелательными, готовыми оказать искреннюю и бескорыстную помощь. Я тотчас же вступил в профсоюз и в футбольную команду комбината. От участия в самодеятельности пока воздерживался, хотя при заводе имелся замечательный хор (обладатель многочисленных призов фестивалей народного творчества), танцевальный кружок, специализирующийся на шейке и рок-н-ролле, драматическая студия (из которой несколько лет назад в Театр на Малой Бронной пригласили одного актёра) и ещё куча каких-то творческих коллективов.

Мне предоставили возможность выбора — первая или вторая смена. Недолго думая, я выбрал первую. Рабочий день в ней — и это считалось большим минусом — начинался в семь часов утра. Ха, меня даже спросили, выдержу ли я такой тяжёлый график. Наивные советские люди! Разве для человека, сбежавшего из капиталистического Освенцима, это тяжёлый график?

Время до обеда, который начинался в десять, пролетало вообще незаметно. Будто и глазом не успеешь моргнуть. Вторая половина смены, с одиннадцати до двух, тянулась подольше, но тоже не настолько, чтобы испытать к такой полезной и ответственной работе какие-либо отрицательные эмоции.

В два я уже освобождался. Вся вторая половина дня принадлежала мне. Не, советские планировщики рабочего времени подходили к людям с пониманием. Причём глубоко научным. Все в Союзе работы свои любили, вносили разнообразные рацпредложения, чтобы их улучшить и облагородить, переживали всем сердцем за успехи родных предприятий и организаций, а на пенсию уходили с тяжёлым сердцем — советским людям хотелось работать ещё, ещё и ещё.

Работа моя считалась здесь тяжёлым физическим трудом (брали на неё лишь молодых и здоровых), за который мне полагалось дополнительное спецпитание — на обед ежедневно, против своей воли, я получал массивный шмат буженины — и дополнительный месяц к отпуску. Итого три. Шахтёрская профессия в Союзе отсутствовала полностью. Угольную промышленность закрыли как таковую в виду её ненадобности: негоже в экологически чистом двадцать первом веке использовать такие примитивные и бесполезные производства; всякие прочие физически тяжёлые профессии были от и до автоматизированы, так что одни разнорабочие, по сути, на физическом труде и оставались. Так что я мог гордиться, что приношу своими крепкими руками самую что ни на есть практическую пользу стране.

Гордость действительно имелась. Вот приходишь ты после рабочего дня в универсам, а там простые советские люди выбирают колбасу. Одну возьмут — принюхаются, в руках повертят. Другую, третью. И не могут решить, на чём остановиться. Ибо так хороша наша мясная продукция, что вызывает у человека неуверенность в своих силах и способностях. «А могу ли я определить, что из этого самое лучшее?», — спрашивает себя человек. И понимает, что вряд ли. А потому берёт в итоге и первую, и вторую, и третью, оставляя пятидесятую и сотую на другие дни и другие попытки. И понимаешь ты, что не зря занимаешь своё место в обществе, что есть от тебя прок, что радость ты приносишь окружающим. Это ли не счастье?

— Витя, я хочу познакомить тебя с девушкой! — почему-то сильно волнуясь, заявила мне Даша. — Это очень интересная, очень умная и очень симпатичная девушка. Я всячески рекомендую тебе попытаться построить с ней отношения. Тем более что она хочет того же.

Я не возражал. Вот тебе, сексуальный авитаминозник, и решение проблемы!

— Я должна тебе ещё кое-что сказать, — странно вздохнув, продолжала сестра. — Это не просто девушка. Это твоя девушка.

Я удивлённо вскинул на неё глаза.

— Да, твоя девушка. В смысле, девушка, которая была с Витей… тем Витей, до того, как он умер. Её зовут Наташа, она работает учительницей. Я тебя уверяю, что она достойна твоего внимания…

Наташа?.. Сердце моё сжалось от предчувствия чего-то вопиюще неожиданного. Или, наоборот, вполне ожидаемого?

Неужели? Неужели и в этом мире всё пошло по тем же рельсам? Разве возможны такие совпадения?

Или всё предрешено во всех мирах?

В тот же день Даша нас познакомила. Встреча была назначена в молодёжном кафе «Сердце Бонивура», что на улице Горького.

Мы ждали её за столиком, вскоре она впорхнула внутрь, лёгкая, целеустремлённая, и Даше не пришлось объяснять, что это именно та Наташа, которую мы ждём. Потому что в объяснениях необходимости не было. Ко мне приближалась Кислая.

— Здравствуй, Витя! — улыбнулась она смущённо, глаза пытливо искали сходство с тем, прошлым, и, судя по всему, находили его в изобилии. Она на секунду смутилась, но сразу взяла себя в руки и протянула ладонь для рукопожатия. По-советски.

Тут же перед глазами всплыла затемнённая квартира Кислой. Она на полу, я душу её. Гадкая память!

— Здравствуй, Наташа!

Мы неловко пожали руки. Неуклюжим жестом я предложил ей присесть. Она заказала чашку кофе и стакан апельсинового сока.

Чёрт, она хороша! Мила, красива, элегантна. Одно лицо с Натальей! Даже страшно.

Нет, что-то такое новое тоже имеется, но не в чертах. В выражении глаз, в повороте головы. Держит себя значительнее, весомее. Всё же кто такая учительница в рабской России? Ноль, недоразумение. А здесь это самая уважаемая профессия.

— Как дела? — спросила она меня с лёгкой улыбкой. — Как работа?

— Нормально, — кивнул я. — Работа нравится. Чувствую себя полезным.

— Это очень важно, — сказала она то ли иронично, то ли всерьёз.

Возникла пауза. Наташа размешивала ложкой сахар, я в очередной раз отхлебнул из кружки пиво.

— Я тебе рассказывала, Витя на Мальорке отдыхал, — подала голос Даша. — Там выступали «Забойщики с Севера», а он пошёл на концерт Рымбаевой.

Сестра прыснула от смеха. Видимо, ходить на Рымбаеву в молодёжной среде считалось большим зихером.

Наталья почин Даши не поддержала. Наоборот, взглянула на меня тепло, ласково, выражая полную поддержку.

— Ну, если нравится человеку… — заступилась она за меня.

— Ну, если уж так нравится! — саркастично согласилась сестра.

— Что ты преподаёшь? — спросил я Наташу.

— Русский язык и литературу.

Как Кислая. Я покивал, а потом сразу же, не останавливаясь, чтобы не потерять нужный настрой, выдал ей, несколько торопливо:

— Наташа, я совсем не тот Витя, которого ты ожидаешь увидеть. Если ты ждёшь возрождения прежних отношений, прежних чувств, то сразу тебе скажу, что у нас ничего не получится. Я другой.

— Я понимаю! — широко раскрытыми, такими родными, зовущими глазами смотрела она на меня. — Я прекрасно всё понимаю.

Чёрт, ну вот же она — моя, целиком и полностью моя! Тот мир, этот — какая на хрен разница? Мы вычерпнуты из незримых кладовых причинности, мы сущее, целостность. Каким бы ни было вокруг окружение, мы такие, какие есть. Если тетива натянута, и ты попал в амплитуду, то ничего не изменить. Я на этом полюсе, она — на другом. Так задумано. Так осуществлено. Нам суждено быть вместе.