Путешествия и исследования в Африке - Чарльз Ливингстон

С западо-северо-запада через покрытую травой равнину, называемую Манго, идет р. Лоэти, рукав которой называется Лангебонго; ширина ее – около 100 ярдов [90 м]; она впадает в Лиамбье с востока. Вода в Лоэти прозрачная, а в Леебе – темного мшистого цвета. После соединения Лоэти с Лиамбье их различно окрашенные воды текут некоторое время рядом, не смешиваясь друг с другом.

Прежде чем мы достигли Лоэти, нам встретилось много людей, жителей области Лобале, которые охотились на гиппопотамов. Как только эти люди увидели макололо, они опрометью убежали, оставив свои челны, посуду и одежду. Сопровождающие меня макалака, которые всюду, куда бы они ни приходили, принимались за грабеж, как разъяренные фурии бросились за ними, совершенно не обращая внимания на мои крики. Так как это происшествие могло совершенно испортить мою репутацию в Лобале, то, когда мои люди вернулись, я взял на себя роль начальника и заставил их положить все похищенное ими на берегу, оставив эти вещи их законным владельцам.

Теперь для меня стало очевидным, что здесь не существовало ни одного места, в котором макололо могли бы пользоваться спокойной жизнью. И если бы я, основываясь на этом, счел за лучшее вернуться домой и сказать, что «двери закрыты», то я заслуживал бы извинения. Но, считая своим долгом посвятить некоторую часть своей жизни этим необычайно доверчивым и привязчивым (по крайней мере, лично ко мне) макололо, я решил следовать второй части своего плана, если мне не удалось выполнить первую. Лееба идет, по-видимому, с севера или северо-северо-запада; поэтому, имея в руках старую португальскую карту, которая показывала, что р. Коанза берет начало в средней части континента с 9° ю. ш., я счел вероятным, что когда мы поднимемся по Леебе (с 14°11 ю. ш.) на два или три градуса, то мы будем в 120 милях [220 км] от Коанзы и без затруднений сможем следовать по ней вниз к побережью до Лоанды. Расчет этот логически был обоснован, но как часто бывает со многими правдоподобными теориями, одна из предпосылок оказалась совершенно неверной. Как мы после узнали, Коанза не берет начало нигде близко к центру страны.

Выше Либонты в огромном количестве водятся крупные животные, и они оказались замечательно смирными. Однажды вечером мимо нашего костра на расстоянии выстрела медленным шагом продефилировало стадо, насчитывавшее восемьдесят одного буйвола, а днем в 200 ярдах [180 м] от нас стояли без всякого страха стада великолепных южноафриканских антилоп. Все они принадлежали к полосатой разновидности; с их пятнами на передних ногах, большим подгрудком и лоснящимся гладким мехом они представляли очень красивое зрелище. Львиный рев слышится здесь чаще, чем в окрестностях рек Зоуги и Чобе. Однажды вечером мы слышали самый сильный рев, на какой только способен лев. Мы устроили себе постели на просторном песчаном берегу, и нас легко можно было видеть со всех сторон; и вот на противоположном берегу лев часами развлекал себя таким оглушительным ревом, какой только он мог издавать, пригнув, как всегда, свою морду к земле, чтобы его голос усиливался благодаря отражению звука от земли. Река была слишком широка, чтобы пуля могла долететь до него, поэтому мы предоставили ему услаждать самого себя, вполне уверенные в том, что он не отважится на наглые действия, как это было в стране бушменов. Где крупные животные водятся в изобилии, там всегда водятся в соответствующей пропорции и львы. Здесь их можно было видеть часто. Два из них, самых больших, каких я только видел вообще, были, кажется, такого же роста, как обыкновенные ослы; их тело кажется больше только благодаря гриве.

В это время здесь была партия арабов из Занзибара. Прежде чем мы вернулись с севера, Секелету уехал из Налье-ле в город своей матери, но он оставил для нас быка и просил следовать в тот же город. Мы направились вниз по рукаву Лиамбье, называемому Мариле, который отделяется от главного русла на 15°15 43 ю. ш. и представляет собой красивый глубокий поток около 60 ярдов [55 м] шириной. Благодаря ему вся местность около Нальеле имеет вид острова. Когда мы спали в одной деревне, находящейся на той же широте, на которой стоит Нальеле, то в деревню прибыли двое из вышеупомянутых арабов. У них такая же темная кожа, как и у макололо, но так как головы у них были обриты, то я не мог сравнить их волосы с волосами туземцев. Когда мы собирались уезжать, они пришли проститься, но я попросил их остаться и помочь нам есть нашего быка. Зная, что они очень разборчивы относительно употребления в пищу мяса, убитого не по их способу, я убедил их, сказав, что сам придерживаюсь их мнения относительно выпускания крови. Они между прочим заявили о своей антипатии к португальцам, «потому что те едят свинину», и о том, что «англичане им не нравятся, так как они бьют арабов за торговлю рабами». Относительно свинины я промолчал; хотя если бы они видели меня два дня назад около гиппопотама, то они отвернулись бы от меня, как от еретика, но я осмелился сказать им, что я согласен с англичанами, что лучше предоставить детям расти дома и покоить старость своих матерей, чем уводить их и продавать за море. Арабы никогда не пытаются оправдать этого, «они хотят только, чтобы негры обрабатывали землю, и они заботятся о неграх, как о собственных детях». Это обычная старая басня, оправдывающая зло под предлогом заботы об отсталых людях, которые не могут позаботиться о самих себе, и рекомендующая делать зло для того, чтобы получилось добро.

Расставшись со своими друзьями-арабами, мы продолжали ехать вниз по Мариле до тех пор, пока снова не вошли в Лиамбье и доехали до города Ма-Секелету («мать Секелету»), находящегося против о. Лойела. Секелету всегда щедро снабжал меня пищей, и как только я приехал, он сразу преподнес мне горшок вареного мяса, а его мать дала мне большой кувшин масла, которое все они делают в большом количестве для смазывания своего тела.

Так как Секелету приехал в эту часть своих владений первый раз, то это событие было для многих настоящим праздником. Старшины в каждой деревне поставляли ему быков, молоко и пиво, и всем этим могло бы объедаться гораздо большее число людей, чем толпа его спутников, хотя их прожорливость иногда просто удивительна.

Жители деревень обычно выражают свою радость песнями и плясками. Обычный у здешних жителей танец состоит в том, что мужчины, почти обнаженные, держа в руках дубины или маленькие военные топоры, образуют круг, и каждый из них кричит как можно громче, причем все они одновременно поднимают одну ногу, сильно топают ею два раза, затем поднимают другую ногу и топают ею один раз; только это одно движение и выполняется ими все время; руки и головы их находятся все время в движении. Во все время танца непрерывно поддерживается оглушительный, невообразимый рев. От постоянного топанья поднимаются облака пыли, и когда танцоры останавливаются, то на земле остаются глубокие следы. Если бы подобное зрелище наблюдалось в сумасшедшем доме, то в этом не было бы ничего необыкновенного, наоборот, это было бы даже в порядке вещей и способствовало бы разряжению крайнего возбуждения мозга, но в этом принимали участие седовласые мужчины, и притом с не меньшим жаром, чем и другие, юность которых может быть извинением для их усердного старания гнать из себя ручьями пот.