Прислуга в гостинице духов (СИ) - Матлак Ирина

— Ты хочешь…

Начала и не договорила, но он закончил за меня:

— Это ты хотела нарисовать мой портрет. Я согласен.

Сначала в его интонации мне почудилось сделанное одолжение, но все же это было не оно. Что бы Герман ни говорил, он и сам хотел мне позировать — по крайней мере, в настоящий момент. Меня же дважды просить не требовалось, и я, не медля, приступила к делу.

В первую очередь, особо не церемонясь, усадила Германа на землю и подобрала ему нужную позу. Он послушно терпел, пока я поворачивала его голову и плечи, пытаясь отыскать нужный ракурс, а затем так же послушно замер — благо, застывать изваянием он умел, как никто. Я же сама в это время с трудом сдерживала волнение, прикасаясь к его лицу, рукам, волосам…

Да чтоб меня!

После я удобно расположилась напротив, вооружилась блокнотом и под любопытным взглядом духа-помощника взялась за карандаш. Откровенно говоря, я была бы просто счастлива ощущать на себе взгляд лишь цыпленка. Но моя модель тоже смотрела на меня — в упор, чуть прищурившись, почти не мигая, вынуждая нервничать и не давая сосредоточиться на работе.

«Да соберись ты, в конце концов!» — мысленно надавала я себе оплеух.

Как ни странно, помогло.

У Германа были четкие и немного резковатые черты лица. Выступающий вперед квадратный подбородок, прямой нос и выразительные губы, которые обычно были сжаты в твердую линию, но сейчас оказались расслаблены. Я всегда видела, что он хорош собой, но именно сейчас рассмотрела, насколько. Даже шрам на виске в виде кривого креста не портил, а дополнял эту суровую и несколько мрачную красоту.

По мере того как на бумаге появлялись очертания лица, я все чаще ловила себя на мысли, что когда-то Герман был совсем другим. Казалось, изначально его внешность могла принадлежать дружелюбному, ангельски красивому светловолосому парню, но затем что-то наложило на нее неизгладимый отпечаток.

— Откуда у тебя этот шрам? — вырвалось у меня, в то время как на листе обозначились очертания глаз.

Герман не шелохнулся, только его губы пришли в движение:

— Ты уверена, что хочешь это знать?

Глава двадцатая

О да, я хотела, о чем не преминула сообщить. Но уговаривать на рассказ его не собиралась, ограничившись утвердительным кивком и вернувшись к рисованию. Герман ожидаемо молчал и, как это обычно бывает, заговорил как раз тогда, когда я подумала, что мне снова не удастся ничего услышать.

— Я узнал, что обладаю способностями, не свойственными простым людям, когда мне было девять, — он по-прежнему не двигался, но его взгляд будто заволокло туманом. — Я видел то, чего не видели другие. Безмолвные тени, встречающиеся мне на каждом шагу, казалось, не замечали меня. Но я замечал их. Мне никогда не удавалось рассмотреть их отчетливо, зацепиться за детали, но я точно знал, что они существуют. Они не трогали меня, никак не мешали, и привыкнуть к их постоянному присутствию оказалось несложно. Так прошли семь лет. Затем, в какой-то момент я вдруг отчетливо почувствовал, что могу взаимодействовать с ними. Мне захотелось попробовать поймать хотя бы одну из теней, дотронуться до нее. И у меня получилось. Выжил я чудом, а тень растворилась. Я не хотел ее уничтожать, но когда мы соприкоснулись, во мне проснулось неудержимое желание убивать.

— Так значит, ты видишь безликих тенями? — незаметно для себя прекратив рисовать, спросила я. — И это тот первый, уничтоженный тобой безликий, оставил этот шрам?

Герман кивнул:

— Чтобы прийти в себя, мне потребовался месяц. А потом я стал гордиться тем, что умею, захотел испытать свои силы вновь. Я никому не рассказывал о них, никто бы не понял.

— И ты это сделал? Снова попытался напасть на тень?

— Не успел, — было сложно понять, что теперь отражалось в колючих голубых глазах. — Они напали сами, вместе. Но не на меня. На мой дом, мою семью, пока я находился в городе.

Выронив карандаш и даже этого не заметив, я осторожно проронила:

— Но ведь они в основном охотятся на духов…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— В основном, — жестко усмехнувшись, подчеркнул Герман. — Это была месть глупому мальчишке, сунувшемуся туда, куда не следовало.

Наступила недолгая, но очень напряженная пауза, а затем он продолжил:

— Мои родители и сестра до сих пор числятся пропавшими без вести, потому что от них не осталось ничего. Ничего, кроме пары золотых украшений. Не видь я собственными глазами, что с ними делалось, тоже считал бы, что они просто исчезли. Я вернулся домой как раз в тот момент, когда безликие разделывались с матерью. Даже самому заклятому врагу не пожелаю такое увидеть…

Я была ошеломлена. Даже моего буйного воображения не хватало, чтобы представить, как все это происходило, и что чувствовал в тот момент Герман. Каково это — разом лишиться всей семьи? Да еще и своими собственными глазами увидеть, как их зверски, нечеловечески убивают?

— Они даже не кричали, — мускул на лице безликоборца дрогнул. — Не могли. Но эти полные ужаса и страданий глаза… А я ничего не мог сделать. До сих пор не понимаю, почему безликие в тот вечер не убили и меня.

Я больше ни о чем не спрашивала, но Герман меня уже словно не замечал:

— Помню, я тогда полночи шатался по городу, мысль идти в полицию меня почему-то не посетила. Потом пошел дождь, я сел на электричку и поехал черт знает куда. Шел по проселочной дороге, останавливался у заборов, зашел в какой-то двор, смотрел в окно… Странно, но моему воспаленному сознанию тогда казалось, что в этом окне сияет свет. Не от лампы, просто свет… мягкий такой, согревающий. Как будто там находился кто-то знакомый и родной. Я цеплялся за него, чтобы не упасть в черную пропасть, а потом появился Тэйрон. Он шел за мной уже несколько часов, узнал, что случилось в городе. За ту ночь это было не единственное нападение безликих. Как я узнал позже, пострадали еще две семьи и множество мелких духов. Я тогда ничего не соображал, но когда Тэйрон велел идти за ним, почему-то послушался. Он рассказал мне, кем я являюсь, взял к себе в помощники и показал мир, скрытый от большинства людских глаз. Без него я бы пропал.

Слов все еще не было. Наверное, нужно было что-то сказать, но выражать соболезнования казалось несвоевременным, а утешения — попросту глупым. Только сейчас я и понимала, что сделало Германа таким закрытым. Сгладить боль утраты полностью минувшие четырнадцать лет способны вряд ли, разве что только ее приглушить. Я попыталась представить, что стало бы со мной, увидь я смерть родителей с Сашкой… и не смогла.

Наверное, выражение моего лица было очень красноречивым, поскольку вернувшийся из своего прошлого Герман заметил:

— Ты сама просила рассказать.

— Спасибо, — все, на что хватило меня.

— За что? — его левая бровь выразительно приподнялась.

— За то, что поделился, — просто ответила я и, немного подумав, невесело добавила: — Знаешь, я может и не умею говорить красивые слова, да и кажусь поверхностной веселой девочкой, но… я правда сожалею. Хотя и не способна до конца осознать все, что тебе пришлось пережить. Ты сильный человек… по-настоящему сильный. Не только физически, морально.

Мне хотелось сказать что-нибудь еще, но я не соврала: говорить красивые и правильные слова никогда как следует не умела. И все же, несмотря на то, что Герман больше ничего мне не ответил, я чувствовала, что этот разговор нас в некоторой мере сблизил. Почти не сомневалась — эта тема до сих пор является для него болезненной, и обсуждал он ее со считанными людьми… или вовсе не обсуждал ни с кем, кроме Тэйрона.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Когда я вернулась к рисованию, погода заметно испортилась. Солнце скрылось за пеленой пока еще слегка сероватых облаков, но ветер уже приобрел запах скорого дождя. И все же сидеть прямо на траве, держать в руках карандаш и пытаться передать выражение лица расположившегося напротив меня человека, было… снова не хватало слов, чтобы описать эти чувства даже самой себе. Волнительно, приятно, доверительно — только малая их часть. Где-то внутри я все еще поверить не могла, что это действительно происходит. Так и казалось, что после очередного штриха я вдруг проснусь, и вся эта сцена исчезнет.