Жизнь с отцом - Александра Толстая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я пошла.
- Саша, я хочу тебе продиктовать письмо.
- Хорошо.
Я взяла карандаш, бумагу и приготовилась писать. А в душе было желание броситься целовать ему руки и просить прощения. В горле стояли слезы, и я не могла произнести ни слова.
- Не нужно мне твоей стенографии, не нужно! - вдруг со слезами в голосе глухо сказал отец и, упав лицом на ручку кресла, зарыдал.
- Прости меня, прости! - я бросилась целовать его лоб, плечи, руки. Прости!
Долго мы оба плакали. Когда он стал мне диктовать, я сквозь слезы едва разбирала стенографические значки. Наконец, мы кончили.
- Прости, - повторила я снова, - прости меня!
- Я уже все забыл, - сказал он.
Наутро, когда я пришла к отцу, мне бросился в глаза мой портрет, висящий на прежнем месте. Мне стало страшно, что из-за этого снова выйдет история. Все то, что вчера было так мучительно, сегодня переболело и не причиняло страданий, я только думала о его спокойствии.
- Пап?, - сказала я, - я хотела тебя просить снять мой портрет. А то как бы не вышло чего. Мне теперь все равно!
- Нет, нет, я делаю это не для тебя, а для себя. Пожалуйста, помоги мне перевесить все по-старому! Где здесь висел Чертков?
Я показала. Когда мы повесили портреты на старые места, он сказал:
- Вот теперь хорошо!
Я решила на один день съездить в Таптыково повидать Ольгу с детьми. Варвара Михайловна собралась со мной. Я простилась с отцом и взяла слово с Марии Александровны, которая гостила у нас, известить меня, если что случится.
У Ольги мы провели весь день. Часов около девяти сидели пили чай. Вошла горничная.
- Александра Львовна! Вам из Ясной Поляны письмо!
Сердце упало. Разрываю конверт - письмо от Марии Александровны. Она просит немедленно приехать. Мам? в ужасном состоянии, Мария Александровна боится за здоровье отца.
Меня затрясло, как в лихорадке. Я попросила поскорее позвать кучера.
- Ехать никак нельзя, - сказал кучер Иван. - Грязь, темень, экипаж сломаем! Разве только по каменной дороге через Тулу.
Через Тулу 25 верст.
- Запрягай скорей! Поедем на Тулу!
Приехали мы около двенадцати часов ночи. Мария Александровна встретила нас на крыльце и рассказала, что после нашего отъезда мам? вошла в кабинет и, увидав висящие на прежних местах портреты, стала стрелять в них из пугача и разорвала портрет Черткова на мелкие куски. Мария Александровна испугалась и послала за нами.
- Сумасшедшие дуры, зачем вы прилетели! - закричала на нас мать.
Она бранила, упрекала нас и бедную старушку Шмидт за то, что она дала нам знать. Она заявила Варваре Михайловне, что завтра же утром она может убираться куда ей угодно.
- Я тебя вышвырну из дома, как вышвырнула Черткова! - кричала она мне.
Все дрожало во мне, но, к счастью, у меня хватило сил сдержаться.
Я дошла уже до полного отчаяния. Не было выхода из положения! Я вошла к отцу в кабинет, был первый час ночи. Он еще не раздевался, сидел у себя в кресле.
"Господи, до каких же пор он будет это терпеть?" - спрашивала я себя, глядя на его измученное лицо.
- Пап?, - сказала я, - как ты думаешь, не лучше будет, если я уеду к себе в Телятинки?
"Может быть, это даст толчок к его уходу", - думала я.
К моему удивлению, отец согласился со мной.
- Да, уезжай, - сказал он.
Утром мы переехали в холодный, грязный дом в Телятинках. Пришла моя кума Аннушка из Ясной Поляны. Они остались с Варварой Михайловной хлопотать по дому, а я пошла в Ясную Поляну. Отец радостно встретил меня. Я опять спросила его, как он относится к моему отъезду.
- Видишь ли, - сказал он, - я вообще не одобряю того, что ты не выдержала и ушла... Ты знаешь, я в письмах всегда отвечаю на подобные вопросы, что, по моему мнению, внешних условий менять не нужно, это с одной стороны, а с другой стороны, я по слабости своей рад твоему отъезду. Ближе к развязке! Так больше продолжаться не может! Черткова Софья Андреевна удалила, на Марию Александровну накричала, Варю выгнала, тебя почти что выгнала. Не унывай, держись, все к лучшему!
Я работала в Ясной Поляне все утро, а к завтраку уехала в Телятинки. На душе было смутно. Я сомневалась, правильно ли я поступила. Мучило меня и то, что я далеко от отца, не могу уже каждую минуту быть с ним, охранять его покой.
Все эти дни я ежедневно, иногда по два раза бывала в Ясной Поляне, как всегда, исполняя работу для отца.
Мой отъезд как будто хорошо подействовал на мать! Она поняла, должно быть, что зарвалась, испугалась своей резкости и стала мягче с отцом. Она уговаривала меня и Варвару Михайловну вернуться, но я решила выждать.
Приехали Таня с Сережей. Они говорили матери, что ей надо жить врозь с отцом в санатории, но она ни за что не соглашалась.
3 октября, вернувшись в Телятинки, я занималась разборкой бумаг, как вдруг приехал посланный из Ясной Поляны с запиской от Булгакова: "Александра Львовна, Льву Николаевичу плохо. Приезжайте скорее!"
Я поскакала в Ясную Поляну. Когда я входила в переднюю, ноги у меня подкашивались от волнения. Меня встретил Илья Васильевич.
- Жив?
- Да, жив. Но очень плох!
- Обморок?
- Да.
Прибежал Душан Петрович со шприцем. Таня с заплаканными глазами сидела в кабинете. Навстречу мне из спальни выскочила мать, бросилась на колени около балкона и стала молиться.
"Только бы не на этот раз, только бы не на этот раз!" - точно безумная повторяла она. Мне стало ее жалко!
Я вошла в спальню. От страшных судорог вся кровать сотрясалась. Я пробовала удержать его ноги, но это оказалось невозможным. Отец был без сознания.
Таня рассказала мне, как это произошло. Отец, как всегда, лег спать в пять часов дня. К обеду он не встал, а в половине седьмого мать подошла к двери послушать, не проснулся ли он. Она слышала, что он чиркнул спичкой, и вернулась в залу. Но прошло еще около получаса, отца не было. Тогда она вошла к нему. Свечка была зажжена. Он чертил пальцем по одеялу, повторяя слова: вера, разум, религия, государство. Очевидно, это были слова из статьи о социализме, которую он писал утром.
Вызвали доктора из Тулы. Я настояла на том, чтобы телеграфировали Никитину или Беркенгейму.
Судороги повторялись приблизительно каждые полчаса. Один раз они были настолько сильные, что перебросили отца поперек кровати. Сознание не возвращалось.
Мы с Таней сидели рядом со спальней, в кабинете. Несколько раз входила мать, бросалась на колени, молилась, повторяя: "Только бы не на этот раз, только не на этот раз!"
Она очень страдала.
Приехал Чертков и, не смея подняться наверх, сидел внизу в комнате Душана Петровича. Я была уверена, что отец умирает. В душе было тупое отчаяние. Но к ночи ему стало лучше.
Мам? быстро прошла в гостиную, отперла ящик, достала что-то и, держа за спиной, пронесла в кабинет. Она положила это "что-то" в портфель на письменном столе и ушла. Таня вышла за ней и спросила, что она прятала.
- Дневник, - сказала мам?, - а то его непременно бы украли, если бы умер отец.
На Таню это произвело ужасное впечатление. Она сразу точно поникла.
Когда отцу стало лучше, я вошла к нему и поцеловала его руку. Он обрадовался. Сережа, стоявший рядом, сказал, что я приехала.
- Откуда приехала? - с беспокойством спросил отец.
- Нет, нет, пап?ша, - сказала я, - ниоткуда я не приезжала, я все время была здесь с тобой.
- Ага! - облегченно вздохнул он.
В эту ночь мы почти не спали. То Таня, то я вставали и подходили к двери. В четвертом часу я услыхала, что отец не спит, и вошла к нему. Он был уже в полном сознании и спрашивал меня, как все это случилось. Я сказала ему, что расскажу утром, и ушла.
Наутро отец был уже умственно силен и свеж, как всегда, но физически так слаб, что едва переворачивался с одного бока на другой. За одну ночь он похудел так, как будто болел целый месяц.
Снова Сережа и Таня говорили с матерью о созыве семейного совета, о том, что заставят ее разъехаться с отцом. Мать оправдывалась, жаловалась Сереже на меня, что я кричала на нее, что неизвестно, почему уехала из дома.
Я решила высказать при старшем брате все, что накипело у меня на душе. Я рассказала, что уже несколько месяцев наблюдаю, как мать истязает отца, как она всех разогнала, считая, что все люди виноваты, плохи за исключением ее, как она добивалась прав, дневников, как заставляла отца с ней сниматься и что ей руководят корыстные цели.
Сережа и Таня были недовольны резкостью моего тона, но я им сказала:
- Вы не можете трех дней прожить в родительском доме, начинаете говорить, что у вас дела и семьи, а я всю жизнь мучаюсь, глядя на страдания отца. Пожалуйста, не осуждайте меня!
В половине второго отец позвонил мне и попросил прочитать ему вслух письма. На два письма - Крашенникову, сыну председателя суда, и рабочему продиктовал ответы. Голос был слабый, больной, но мысли ясные, сильные. Когда все письма прочли и ответили на них, я поцеловала отца и сказала, что вечером приеду опять и буду ночевать. Спустившись в переднюю, я узнала, что меня ищет мать.