Оберег волхвов - Александра Девиль

Анна слушала, широко открыв глаза и не шевелясь. От ужаса у нее пошел мороз по коже.

— Я была одинока, беспомощна в императорском дворце, — продолжала Евпраксия. — Генрих удалил и тех немногих слуг, которые приехали со мной из Киева. Если бы там, на чужбине, я имела хотя бы малую долю того тепла, которым обычно окружали на Руси иноземных принцесс, даже изгнанниц! Например, англосаксонская принцесса Гита — дочь короля Гаральда, убитого под Гастингсом, долго скиталась по разным странам, пока не попала в Киев, где стала женой Владимира Мономаха и нашла свою вторую родину. А я… я не нашла ничего, кроме позора и ужаса… На Руси никому бы и в голову не пришло, что киевская княжна стала заложницей могущественной сатанинской секты. Отец, занятый державными хлопотами, забыл обо мне. Да и можно ли его за это упрекать? Ведь одна из христианских заповедей гласит, что жена должна следовать за мужем. И вот я следовала… нет, не следовала, Генрих силой тащил меня на свои черные мессы, и я становилась их невольной участницей. И этот мой грех не искупить никакими молитвами, никаким покаянием…

— Но у тебя же не было выбора, госпожа! — воскликнула глубоко взволнованная Анна.

— Выбор всегда есть, — печально возразила Евпраксия. — Самоубийство — тоже грех, но если бы у меня хватило сил его совершить, я уберегла бы свою душу от более тяжких грехов. Но я, слабое создание, хотела жить… Единственное, что я смогла сделать в том аду, — это найти честного священника и покаяться ему. Но о моей исповеди узнал император. Рассвирепев, что я предаю огласке его грехи, он заточил меня в башню, и там я провела больше двух лет. Мне помогла бежать герцогиня Тосканская Матильда — союзница папы Урбана. Генрих давно боролся с римской курией и хотел, чтобы папа зависел от него так же, как константинопольский патриарх зависит от василевса. Недаром же германские короли присвоили себе титул римских императоров. В свое время папа Григорий VII с этим боролся и даже заставил Генриха каяться, стоять на снегу босым и с непокрытой головой перед папским замком Каносса. Ради сохранения власти Генрих пошел на такое унижение, но всегда оставался ярым врагом папства. И вот уже папа Урбан II, желая осудить императора, собрал в Пьяченце собор, на который съехались епископы из разных стран. В их присутствии я должна была изобличить нечестивца. Вначале мне было страшно, голос дрожал, колени подгибались. Но потом не знаю откуда взялись силы — может быть, Господь меня вдохновил, — мой голос окреп и громко зазвучал под сводами собора, речь стала складной и убедительной, словно кто-то другой, кто-то свыше говорил моими устами. Позже Катарина Фортини — дама, с которой мы подружились при дворе Матильды, — рассказала, что я напоминала в те минуты богиню мщения: бледная, с горящими глазами, с голосом, от которого шел мороз по коже. Это был первый случай на церковном соборе, когда женщина выступала свидетелем обвинения. Я отомстила Генриху за свою поруганную, изломанную жизнь. Но отомстила и себе, признав публично свой позор и унижение…

Евпраксия замолчала, склонив голову на стиснутые руки. Потрясенная слушательница не сводила с нее глаз. Наконец, снова найдя в себе силы говорить, императрица подняла свое изможденное, но все еще прекрасное лицо.

— Папа Урбан отпустил мне мои невольные грехи, и через несколько месяцев я уехала из Италии в Венгрию, а оттуда на Русь. Мирская жизнь была уже не для меня, я ушла в монастырь. Это была маленькая, одинокая обитель под Черниговом. Именно тогда по Киеву поползли слухи, что великая грешница Евпраксия умерла. Я вернулась в Киев лишь незадолго до смерти моей сестры Анны Всеволодовны и вот живу в Андреевском монастыре почти год. Жизнь моя уже на излете, ибо здоровье подорвано долгими муками. И сейчас я хочу лишь одного — успеть помочь тем чистым душам, которые только начинают жить. У меня нет своих детей, но для тебя, Аннушка, я сделаю все, что сделала бы для собственной дочери.

На несколько мгновений в келье воцарилось молчание, а потом вдруг Анна бросилась к ногам своей наставницы и со слезами на глазах воскликнула:

— Прости меня, матушка Евпраксия, что раньше я плохо думала о тебе, считала грешницей. Так говорили люди, опекавшие меня. Но отныне я знаю, что ты — святая мученица, которая достойна поклонения.

— Спасибо, дитя, что веришь мне, — сказала Евпраксия, поднимая девушку.

Анна на минуту задумалась, а потом спросила:

— А ты была хоть немного счастлива после того, как убежала от императора?

— Смотря что называть счастьем. — Евпраксия грустно улыбнулась. — Земного счастья я не знала и больше не хотела. Живя в Германии, а потом в Венгрии, я встречала много разных людей, но мое опустошенное сердце не влекло меня ни к одному из них. Да и ненависть Генриха преследовала меня повсюду, заставляла переезжать из города в город. Этот страх не исчезал из моей жизни до самой смерти императора… Я находила утешение в поэзии, философии и молитвах. Книги и художества стали моими лучшими друзьями.

— О, я это понимаю! — пылко воскликнула Анна. — Когда читаешь книгу или рассматриваешь красивую картину, то можно испытать настоящее счастье.

— Ты восприимчива ко всему новому, — заметила Евпраксия. — Осенью должно прибыть посольство из Италии. Я надеюсь получить письмо и посылку от Катарины Фортини. Мы узнаем, какие книги сейчас читают при европейских дворах.

— Научи меня латыни, чтобы я тоже могла прочесть эти книги, — попросила Анна. — Я ведь знаю только греческий да еще болгарский.

— Это уже немало, — заметила Евпраксия. — Тетушка, наверное, хотела видеть тебя ученой игуменьей.

— Может, так и будет, — кивнула Анна. — Я, как и ты, нахожу утешение в книгах и молитвах.

— Не равняй меня с собой, — возразила Евпраксия. — У тебя совсем другая судьба… надеюсь. Ты можешь быть весьма ученой девицей, но для этого тебе совсем не обязательно становиться монахиней. В твою жизнь еще войдет любовь. А может быть, уже вошла.

— О чем ты, матушка Евпраксия? — прошептала Анна, краснея.

— Ты знаешь, о чем. Есть человек, который тебе не безразличен. Но еще больше я уверена в том, что ты ему запала в душу.

— Нет! — возразила Анна, отвернувшись. — Если б это было так, он бы уже давно возвратился в Киев.

Девушка даже не заметила, что своими словами сама себя выдала. Евпраксия не назвала имени Дмитрия Клинца, Анна же заговорила именно о нем. Отметив это про себя, императрица улыбнулась и сказала:

— Кто знает, какие препятствия встали сейчас на его пути. Но я уверена, что где бы ни был Дмитрий Клинец: на суше или на море, в степи или в пустыне, в плену или на свободе, — он думает только о тебе.