Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось - Анисим Гиммерверт

Юлий Абрамович Бидерман, маленький и весь какой-то сжавшийся от недугов человек, мужественно их переносивший, в одной из комнаток разобранного «старого» ЦДРИ, видимо оставленной ему, ветерану «Первого шага», для работы, которую он не прекращал чуть ли не до последнего дня жизни (ставил мюзиклы в ЦДРИ), рассказывал мне о «Первом шаге» густым, с легким скрипом басом, через каждые две-три фразы повторяя: «папа сказал», «папа дрался за нас», «папа привел». Все сходилось на Разниковском, державшем нити «Первого шага» в своих руках и управлявшем им с элегантностью дипломата и ловкостью жонглера. В «Первом шаге» после конкурсного отбора, где не было места протекциям, собралась добрая сотня молодых людей. Разниковский быстро их развел по жанровым «квартирам», приставив к каждой своего «хозяина» — приглашать со стороны не стали, в ЦДРИ хватило своих мастеров.

Песни и музыка в ансамбле «Первый шаг» были первыми среди равных. Комиссия отобрала целый оркестр — около пятидесяти человек; такой оркестр можно смело сажать в оркестровую яму оперного театра. Однако состав его в оперу не годился, для исполнения симфонической музыки — тоже, а вот эстрадной — другое дело, на нее он и был нацелен. Утесов в музыке толк понимал — Дунаевский был для него богом, но еще он любил музыку других «божеств» — Моцарта, Баха, Гайдна. Отменный вкус, ничего не скажешь! Ему виделся симфоджаз в «Первом шаге» (поскольку джаз в то время был под запретом, Леонид Осипович ввел термин «эстрадный оркестр», чем на какое-то время отдалил гнев больших начальников от музыки), и потому он остановил свой выбор на саксофонистах Георгии Гараняне и Алексее Зубове, тромбонисте Константине Бахолдине, барабанщиках Александре Кареткине и Александре Салганике — эти студенты из самых разных вузов, от Станкина до Физтеха, оказались с большим джазовым будущим. К оркестру, состоящему из музыкантов-непрофессионалов, большей частью самоучек, был приставлен Борис Фиготин, композитор и дирижер, имевший солидную музыкальную подготовку, что и повлияло на выбор его кандидатуры: самодеятельных музыкантов надо было учить. Фиготин в рвении своем иной раз допускал промашки — так, он расстался с Гараняном, не блещущим звуком и техникой, не разглядев в нем блестяще одаренного музыканта.

Можно, забегая вперед, сказать, что в конечном счете «джазовое направление», избранное Утесовым, и погубило «Первый шаг», но сам Утесов здесь ни при чем, громилами оказались те, кто предпочитал слушать музыку, сыгранную по идеологическим нотам.

Начались репетиции, в оркестре появились певцы-солисты. Одним из них был Александр Некрасов, пел он песни Ива Монтана и подражал французу не только манерой пения, но и одеждой — на нем была черная рубашка, а не традиционный костюм с галстуком.

Первые же выступления ансамбля ЦДРИ прозвучали в Москве долгожданным летним громом. Толпы безбилетников штурмовали вход, пробиться в зрительный зал опоздавшие не могли, для желающих попасть на представление нужен был не клубный зальчик на Пушечной, а большой зал какого-нибудь солидного московского театра. «Первый шаг» потом выступал и в Театре Вахтангова, и в Театре Маяковского. И там тоже мест не хватало.

Все было ново, все было молодо, но не зелено, у исполнителей с первых же представлений появилось невесть откуда взявшееся мастерство. В программе было все и на любой вкус: и песни, и хореография, и куплеты, и интермедии, и конферанс, и стихи, и инструментальный квартет с любимым «Ручейком» Тихонова… А шутки, а репризы, а пародии! Выходил еще никому не известный Савелий Крамаров и, пародируя самого популярного в Москве конферансье — из «Необыкновенного концерта» в театре Образцова, — жестом показывал на концертмейстера Фармаковского и важно произносил: «Моя маэстрочка…»

Представление называлось «Оглянись по сторонам» и заканчивалось стихами, которые разъясняли несведущим, как создавался «Первый шаг»:

И сейчас, возвращаясь домой,Оглянитесь, друзья, на прохожих.Каждый третий и каждый второйОказаться талантливым может.

Однажды, когда «Первый шаг» продолжал свое триумфальное шествие по сценам московских театров и клубов, показывая артистам-профессионалам, что такое настоящий аншлаг, в ЦДРИ, в тесной комнате Разниковского, где теперь обосновался ансамбль, шли обычные посиделки, которые бывали всегда перед репетициями. К «папе» любили зайти просто так, поговорить о чем угодно, а потом вместе с ним отправиться в зал На репетицию. На этот раз у него сидели певец Жора Островский и Юлик Бидерман.

Неожиданно дверь распахнулась, проем заполнила ладная фигура Гридунова, а рядом с ним стояла черноволосая девушка, как показалось «папе», с необычным лицом.

Гридунов и девушка вошли, и Джон сразу же объяснил, что вот, дескать, эта симпатичная девушка с красивыми глазами (девушка тут же метнула строгий взгляд на Джона) хотела бы петь в «Первом шаге» и что поет она здорово (девушка взглянула на Джона теперь уже удивленно, взметнув бровки) и ему, Джону, кажется, что брать ее необходимо (девушка покраснела).

— Джон, ты же знаешь, что у нас так не положено, нужно сначала показаться комиссии или хотя бы Утесову…

— Эммануил Самойлович, да Утесова же нет в Москве (девушка, услышав фамилию Утесова, с ужасом посмотрела на «папу»). Может быть, вы сами. Как художественный руководитель…

«Если бы к таким глазам да еще и хороший голос», — подумал «папа», а вслух сказал:

— Вы себе сами подыграть сумеете?

— Нет, что вы… — испугалась девушка. — Я не играю.

— А что вы споете? — заговорил по-армейски подтянутый, недавно распрощавшийся с воинской службой Жора Островский и ободряюще улыбнулся девушке.

— «Скалинателлу».

— Пожалуйста. Я ее знаю.

В комнате, занимая полстены, стояло старенькое, давно потерявшее свой былой блеск пианино. Жора подошел к нему, откинул крышку и, придвинув стул, сел и запел сильным тенором, легко дотрагиваясь до клавиш:

— «Скалинателла, лонго, лонго, лонго…» Не низко?

— Чуть повыше.

— Пожалуйста.

Жора заиграл, девушка запела — на настоящем итальянском языке, без русской примеси в произношении, будто изучала язык в Венеции или Милане, а если в Москве, то в институте иностранных языков на Метростроевской.

«Скалинателла, лонго, лонго, лонго…»

Островский, играя, смотрел не на клавиши, а на девушку, она же смотрела в окно, Джон Гридунов — на «папу», а «папа», опустив голову, слушал.

Когда девушка закончила, комната на несколько секунд погрузилась в тишину. «Папа» поднял голову и посмотрел на Островского. Девушка стояла в немом оцепенении.