Смертный приговор - Эльчин

- Значит, так... - Потом, побарабанив по столу каждым из своих пухлых, как маленькие бочоночки, пальцев, спрашивал: - Ты признаешь, что в Гадруте писал заявления на русском языке?

Следователь Алекперов знал всю биографию Хосрова-муэллима, и Хосров-муэллим удивлялся, зачем эти люди о нем одном собрали столько информации и откуда они находят время для разоблачения настоящих бесчисленных врагов народа, если так долго и основательно занимаются им, ни в чем не виноватым.

- Ну, так признаешь, что писал в Гадруте заявления на русском языке?

Хосров-муэллим глотал воздух, закрывал глаза, ничего не видевшие из-за яркого света, снова глотал воздух, так что кадык поднимался и пускался на тонкой шее, и, подтверждая сказанное кивками, говорил:

- Писал...

Следователь Мамедага Алекперов получал удовольствие от признания Хосрова-муэллима, облизывал мясистые губы, почесывал трехэтажный подбородок и на всякий случай переспрашивал:

- Значит, писал?

- Писал...

- Кому писал?

- Люди приходили, просили, я и писал...

- Нет, нет, одну минуту! - Следователь Алекперов подносил пахну щий духами мягкий и мясистый палец к длинному носу Хосрова-муэлли ма. - Минутку погоди!... Ты же знаешь, меня запутать невозможно!... Я - Алекперов, понял, следователь Алекперов! Ты понял или нет?! - И следователь Алекперов смеялся как женщина. - Я у тебя спрашиваю, на чье имя ты писал заявления? Отвечай на мой вопрос!

- На имя руководителей...

Следователь Алекперов становился серьезней и, будто одним прыжком готовился уничтожить находящегося напротив, спрашивал:

- На имя Бухарина писал?

- Откуда я знаю?

- Да или нет?

- Может быть...

- "Может быть" посадили, вместо него горох вырос! - Следова тель Мамедага Алекперов смеялся, плечи его прыгали. - "Может быть" нельзя! Да или нет?! Отвечай!

- Возможно!

- Значит, да! На имя Рыкова заявления писал?

- Рыков был председателем Совета Народных Комиссаров, дааа...

- Ага! Значит, писал!

- Люди просили... У каждого свои беды-заботы... Просили, я и писал председателю правительства, да...

- Вот так... Смотри, как раскрывается твое нутро? Вот как заставляют человека говорить! От следователя Алекперова ничего скрывать нельзя!... Значит, ты просил помощи у Бухарина, Рыкова, да? Вел среди трудящихся пропаганду, что Бухарин, Рыков помогут, да? Отвечай, да?

Хосров-муэллим молчал, острый кадык поднимался и опускался на худой шее, внезапно он говорил:

- Но ведь... Но ведь я писал заявления и на имя товарища Сталина. Больше всего - на имя товарища Сталина!

Имя товарища Сталина каждый раз приводило к напряженному молчанию в следственной комнате в Кишлинской тюрьме, и в том молчании Хосров-муэллим будто вдруг начиная слышать беспокойный стук сердца в плотно набитом как мутака11 теле следователя Алекперова. Молчание длилось, следователь Алекперов не знал, что сказать, и неожиданно плевал в лицо Хосрову-муэллиму:

- Подлец, сын подлеца! Меня на провокации толкаешь?!

Плевок стекал с лица Хосрова-муэллима на руку, лежащую на коленях...

Умереть, уснуть. Уснуть!

И видеть сны, быть может? Вот в чем

трудность;

Какие сны приснятся в смертном сне,

Когда мы сбросим этот бренный шум,

Вот что сбивает нас; вот где причина

Того, что бедствия так долговечны...

К Гамлету пришла какая-то внутренняя сила, как если бы те бедствия вновь потрясли его, Гамлет поднялся на цементном полу, встал на босые ноги с синяками под ногтями, и в тот миг не были видны раны на лице Гамлета, в тот миг разлился по лицу его свет, и просветленными глазами он по очереди смотрел на Поэта, Драматурга, Литературоведа, Фольклориста, Философа, Языковеда, Директора издательства, Директора школы, Библиотекаря, Редактора, Хосрова-муэллима и того Одного человека, просветленные глаза Гамлета излучали тепло, свет на дне колодца и одновременно наполняли сердца рыданием, рыдание встало комком в двенадцати горлах.

Кто снес бы плети и глумленье века,

Гнет сильного, насмешку гордеца,

Боль презренной любви, судей медлвдость,

Заносчивость властей и оскорбления,

Чинимые безропотной заслуге,

Когда б он сам мог дать себе расчет

Простым кинжалом?

... Следователь Мамедага Алекперов облизывал мясистые губы, почесывал трехэтажный подбородок и мясистыми пальцами перелистывал книгу, которая лежала перед ним на маленьком письменном столике. Вениамин Каверин, "Конец хазы". Когда Хосрова-муэллима забирали из дома, конфисковали во время обыска единственную память о Гадруте, и теперь, во время следствия, эта книга была вещественным доказательством его контрреволюционной деятельности.

- Значит, так... Эта книга твоя, да?

- Да...

- Конечно, твоя! Как бы ты это отрицал, а?

- Я же не отрицаю.

- И не сможешь отрицать!

- Да... Моя, моя книга, не отрицаю...

- Ты желаешь помочь следствию, поэтому не отрицаешь?... Нет! -Следователь Мамедага Алекперов подносил пахнущий духами палец к глазам Хосрова-муэллима, грозил им. - Нет! Потому ты признаешься, что другого выхода у тебя нет! Следователь Алекперов припер тебя к стенке! Ты читал эту книгу?

- Да...

- Сколько раз читал?

- Один раз...

- Правду говори!

- Правду говорю, да...

- Ты сказал, а следователь Алекперов так тебе и поверил, да? Всего один раз прочел, а?

- Да...

- Хочешь отрицать, да? Хочешь направить следствие по ложному пути? Посмотрим, что у тебя получится!... Говори, откуда у тебя эта книга?

- Подарили...

- Кто подарил?

- Профессор Зильбер... Эту книгу написал его брат... Профессор Зильбер подарил мне ее в Гадруте...

- Он еврей?

- Не знаю...

- Значит, не знаешь, да? Хорошо... "Человеку, увидевшему и пережившему ад". Это он тебе написал, да?

- Да...

- И ты эту надпись читал?

- Какую надпись?

- "Человеку, увидевшему и пережившему ад".

- Конечно, читал...

- Вот так!... Значит, народ строит социализм, а ты в аду живешь, да?! Советский Союз, Советский Азербайджан - для тебя ад, да? Отвечай, быстрее отвечай! Да или нет? Не раздумывай! Отвечай!

- Ну нет... Тогда в Гадруте была эпидемия чумы...

- Может быть, примкнув к евреям, ты сам распространял ту эпидемию в Гадруте, а?

- Тот человек спас Гадрут от эпидемии... - Когда Хосров-муэллим произнес эти слова, перед его глазами встало лицо профессора Зильбера, профессор Зильбер опять, как в гадрутской больнице, подошел и сел на краешек кровати Хосрова-муэллима... Следователь Алекперов направил свет лампочки в глаза Хосрова-муэллима, но Хосров-муэллим в тот момент сидел лицом к лицу не с ярким светом в следственной комнате Кишлинской тюрьмы, а с профессором Зильбером, и профессор Зильбер опять боролся с чумой, потому что профессор Зильбер ошибся, профессор Зильбер полагал, что победил чуму, а чума продолжалась...

Хосров-муэллим не знал, что профессор Зильбер арестован как враг народа, не знал, что это второй арест в жизни профессора Зильбера после Гадрута: первый раз его арестовали в 1934 году, второй раз (теперь) - после открытия вируса весенне-летнего клещевого энцефалита, его арестуют и еще раз: в 1940-м... Но откуда Хосрову-муэллиму было знать о том, что было и будет. Следователь Алекперов, напротив, знал, что профессор Зильбер арестован как враг народа, и, облизывая полные губы, говорил:

- Ты думаешь, мы ничего не знаем! Сколько раз ты прочитал эту книгу, признавайся?! Сколько раз?

- Один раз прочитал...

Следователь Мамедага Алекперов снова умолкал на миг и снова внезапно плевал Хосрову-муэллиму в лицо:

- Подлец, сын подлеца! Хочешь запутать следствие? Сволочь!

Лицо Хосрова-муэллима было как мусорный ящик, когда следователь Мамедага Алекперов злился и ему хотелось плеваться, он плевал туда...

Кто бы плелся с ношей,

Чтоб охать и потеть под нудной жизнью,

Когда бы страх чего-то после смерти

Безвестный край, откуда нет возврата

Земным скитальцам, - волю не смущал,

Внушая нам терпеть невзгоды наши

И не спешить к другим, от нас сокрытым?

Так трусами нас делает раздумье,

И так решимости природный цвет

Хиреет под налетом мысли бледным,

И начинанья, взнесшиеся мощно,

Сворачивая в сторону свой ход,

Теряют имя действия. Но тише!

Офелия? В твоих молитвах, нимфа,

Все, чем я грешен, помяни.

Артист был заключенный, зрители были заключенные, только Шекспир был Шекспиром всех эпох, Шекспир был вечно на свободе, для него не было непробиваемых стен, непреодолимых границ, и через плевки следователей алекперовых, и через лиловость синяков на теле Гамлета Шекспир проникал на дно колодца.

Гамлет улыбнулся. Улыбаясь, закачался на месте. Но не упал, сумел удержаться. Протянул руку, будто получил от зрителей цветы, понюхал цветы, прижал к груди и сказал:

- Последний букет, полученный мной на сцене!

Гамлет собрался шагнуть к своему месту. Но колени подогнулись, он упал ничком на цемент, разбил нос, губы, кровь растеклась по цементу. Поэт подхватил его, поднял, и Гамлет, глядя на молодого Поэта, сказал, будто продолжая монолог: