Сорок изыскателей. Повести. - Сергей Михайлович Голицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я забегал быстрее, палочка в руках Тычинки стала рисовать еще более замысловатые узоры, пальцы Номера Первого лихорадочно забарабанили по коленям.
Снова Соня выскочила:
— Второй сундук пустой — одни непонятные одежки!
Палочка Тычинки, руки Номера Первого запрыгали в бешеном танце.
И в третий раз появилась вестница, появилась молча, понурив голову.
Мы и без слов поняли всё, встали и медленно двинулись в дом.
Я мельком взглянул на все эти шубы, полушубки, тулупы, шали, полушали, пальто, шинели, кафтаны, шушуны, салопы и прочие теплые одежды, верно, столетней давности, развешанные на веревках по всему двору.
Профессиональный интерес музейного работника потянул Номера Первого к этому старью.
— Кокошник! Смотрите, смотрите! — Номер Первый вернул меня с крыльца. — Так украшали свою голову наши прабабушки!
Кокошник с золотой парчовой каймой был весь вышит зеленым и красным шелком и бисером.
Номер Первый надел этот старинный женский головной убор на лоб подвернувшейся Сони.
— Здравствуй, Марья Моревна! Где твой Аленький цветочек?
Соня кокетливо улыбнулась.
— Иван Тихонович, — обратился Номер Первый к хозяину, — у нас в музее нет старинной крестьянской одежды: мы у тебя с удовольствием купим.
— В Любец? Ничего не продам! — буркнул тот.
Обедали мы плохо, так чуть-чуть потыкали вилками в котлеты, и все.
Перед заходом солнца явились мальчики, сильно огорченные и сердитые. Весь день они по очереди дежурили на двух кленах в проулке. Никаких построек в саду нет, а есть только яблони, груши, сливы, вишни, кажется, крыжовник и смородина, огородные грядки и клумбы с цветами.
Хозяин с утра полол грядки, собирал в кошелку поспевшие огурцы, тяпал мотыгой, а к вечеру поливал из шланга свои владения.
Словом, ничего таинственного ни в саду, ни в занятиях нашего хозяина мальчики не заметили. Все доказывало: никакого портрета у нашего хозяина вообще не было нигде.
Один Номер Первый колебался — ему казались странными некоторые недомолвки старика: бросит отрывистую фразу — и молчок. Наконец, почему-то не пустил нас в свой сад.
Я отвечал, что хозяин всегда такой угрюмый, за день больше дюжины слов не скажет. А в сад не пустил — верно, боится за свои ягоды и фрукты.
Мальчики ушли от нас, понурив головы.
Ларюша снова вернулся только поздно вечером.
Должен сказать, что и я и Номер Первый серьезно сердились на него. Мы переживаем, волнуемся, а он с рассвета забирает Майкла и Женю-близнеца и уходит на весь день то рисовать портрет Люси, то рисовать пейзажи. Возвращаясь, Ларюша восторженным голосом рассказывает, что положительно влюбился в здешнюю реку. Конечно, мы понимаем — он художник, его тянет рисовать пейзажи… Правда, я сомневался, только ли в реку влюбился Ларюша.
На ночь он ставил свои произведения в светелке лицом к стенке и просил нас не смотреть на них.
Я и Номер Первый честно выполнили его просьбу, а Соня каждое утро не ленилась вскакивать на заре, подглядывала и говорила, что пейзажи очень красиво получаются, а портрет выходит просто чудный.
Но, оказалось, не только Соня подглядывала.
Как-то она хотела прошмыгнуть в светелку и вдруг услышала такой разговор.
— Смотри, похожа, — говорил хозяин.
— Да ничуть не похожа. Та чернявая, а эта вон какая светлая, только что в платье сиреневом, — отвечала хозяйка.
Соня тут же разбудила меня и Номера Первого и пересказала нам этот разговор.
Номер Первый побледнел и схватился за сердце.
Я поспешил разочаровать и его и Соню. Я вспомнил, как хозяйка, вернувшись со свадьбы, все возмущалась, что невеста была не в традиционном белом платье, а в сиреневом. Конечно, теперь она сравнивала Люсин портрет с той невестой.
И Соня и Номер Первый ничего мне не ответили, только недоверчиво покачали головами.
Глава двадцать первая
Где же «Совсем горячо»?
На следующий день с утра мы отправились в Дом пионеров. Собрались все мальчики и девочки, Люся, Номер Первый и я. Совещание открыла Магдалина Харитоновна. Лица сидевших за столом не предвещали ничего доброго. Еще иные девочки смотрели на нас с затаенным ожиданием, а нахмуренные мальчики сидели мрачные и молчаливые.
Выступила Люся:
— Товарищи, все мы, конечно, надеялись, что портрет найдем в Золотом Бору. Надежды лопнули. Мальчики, выше головы! Виктор, как не стыдно! Остались считанные дни до конца каникул! Будем продолжать поиски или нет?
— Будем, будем! — зашумели, но не очень бурно и мальчики и девочки.
— Тогда завтра же после обеда снова в Любец. Обойдем всех любецких Нашивочниковых. Вы нам поможете? — обратилась Люся к Номеру Первому и ко мне.
— Ну конечно! Всей душой! — воскликнул Номер Первый.
— Само собой разумеется, — согласился я, однако не с таким энтузиазмом.
Вспомнились мне ночевки на голой земле да в школе на соломе, и сердце у меня заныло. Но я тут же опомнился. «Нет, я изыскатель! — твердо сказал я самому себе. — Нечего падать духом, пойду в поход».
— Надо и с Ларюшей договориться, позвать его с собой, — предложил Номер Первый.
— А я уже с ним договорилась. Он тоже пойдет, — чересчур безразличным голосом ответила Люся.
— А если портрет не в Любце, а на Камчатке? — съехидничал Володя.
— Да ну тебя! — замахнулись на него остальные.
— Найдем и на Камчатке, — отрубил Витя Большой.
— Придется тогда пересоставить план дальнейших наших летних мероприятий, — объявила Магдалина Харитоновна.
— Условились, — не слушая ее, продолжала Люся, — завтра в два часа дня! Форма походная — курточки, шаровары. Картошки побольше захватите. Чья очередь топоры, ведра нести?
— Мальчишки, червей не забыть! — крикнул Витя Большой.
Мы пришли с совещания уже в полной темноте. Ларюши еще не было.
Сели пить чай. Уныло пел самовар, лица у нас были печальные, даже Соня едва облизывала ложку из-под варенья.
— Иван Тихонович, — грустно промолвил Номер Первый, — последнюю ноченьку в Золотом Бору ночую, завтра в Любец собираюсь. Благодарю за гостеприимство.
— Не торопись, — отвечал хозяин, — через три дня покажу и сообщу «нечто». Советую остаться.
Словно бомба взорвалась невдалеке. Мы все вздрогнули, но даже переглянуться не решились.
— Коли так, — прохрипел Номер Первый, — я останусь. — Он тяжело откинулся на спинку дивана и, кажется, готов был упасть в обморок.
—
