Рентген строгого режима - Олег Боровский

Как-то ко мне в кабинет зашел Александр Дмитриевич и с легким возбуждением сообщил, что ему и мне выписали сыр вместо полагающегося нам молока по диетическому питанию. Это питание врачи назначали особо слабым больным или больным с язвой желудка. Щербачеву назначили диетпитание просто потому, что он был Щербачев, ну а мне, естественно, за рентгеновский аппарат. Полагалось нам молоко, но где в Воркуте молоко? Была, правда, где-то за городом молочная ферма, но все молоко, естественно, вылакивало начальство, и до нас оно не доходило. С нашей точки зрения, это было в порядке вещей, и мы не обижались – свою Родину мы хорошо знали... Но закон есть закон: нет молока – дай сыр! Когда Щербачев рассказал мне про сыр – я расхохотался.

– Какой сыр? Что вы придумали, дорогой Александр Дмитриевич? Если и дадут сыр, то с копеечную монету, не больше.

Щербачев, обескураженный, ушел, но вскоре снова зашел ко мне и показал кусочек голландского сыра величиной с полмизинца. Я не счел возможным унижаться и идти куда-то за таким «куском» сыра. Однако на следующий день меня встретил медбрат из санчасти, ведавший продуктовым снабжением стационаров, и, помахав мне рукой, крикнул:

– Боровский, зайдите ко мне за сыром!

– Иди ты к черту! – без всякой злобы послал я его.

– Напрасно ругаетесь, для вас приготовлен хороший кусок!

«Что за чертовщина», – подумал я и решил за сыром все же сходить. Я был страшно поражен, когда медбрат вручил мне почти целую головку отличного голландского сыра в красной корке, вид и вкус которого мы все давным-давно забыли, и, конечно, побежал выяснять, в чем тут дело. Оказалось, что за каждый литр невыданного молока полагалось сколько-то там граммов сыра, но Щербачеву назначили диетпитание совсем недавно, а я получил диету одним из первых. И все встало на свои места. Я, конечно, пригласил Щербачева к себе на чаепитие с сыром, и мы хорошо угос тились. Не забыл поделиться я редчайшим деликатесом и с моими близкими друзьями.

Дружил я в лагере и с Константином Зумбиловым из Одессы. О себе Костя не любил рассказывать, но так как в лагере были и другие одесситы, мы о нем кое-что знали, но, конечно, далеко не все. До войны Костя работал кем-то вроде снабженца, но по-настоящему он развернулся только во время оккупации Одессы немецкими и румынскими войсками. Во-первых, Зумбилов сумел войти в доверие к румынским начальникам города, и, во-вторых, он начал продавать и покупать все, что продается и покупается, и наконец, в-третьих, Костя стал вскоре владельцем не только многих кафе, борделей и ресторанов, но сумел даже наладить производство деталей для оружейных мастерских оккупационных войск. В один из наших вечеров Зумбилов рассказал мне, что свою коммерческую деятельность он начал с того, что обнаружил на берегу моря разбитое судно, груженное хорошим табаком. Кос тя не растерялся и спрятал весь табак в пещере, а потом открыл в городе табачную лавку и, продав весь табак за хорошие деньги, сколотил первоначальный капитал. Дальше все пошло как по маслу. В первую очередь Зумбилов подкупил не очень стойкое румынское начальство Одессы, и на все его махинации оно смотрело сквозь пальцы... Даже немецкие «отцы города» не могли устоять, когда Костя «одаривал» их царскими золотыми «десятками» и «двадцатками». Удрать с немцами он не смог, хотя румыны и предоставили ему персональный самолет. У него что-то случилось с семьей, они как будто не могли вовремя прибыть на аэродром, а бросить жену и детей он, конечно, не мог. Наши дали ему двадцать лет каторжных работ с содержанием в лагере строгого режима. Однако и в строгом лагере Зумбилов никогда и ничего не делал, и, как он это умел – я никогда не мог понять... Костя был неизменным участником лагерной самодеятельности и пользовался всегда большим успехом, он хорошо читал стихи и отлично исполнял характерные роли. Костю все любили за неунывающий характер, веселую и открытую улыбку, но дружил он только с Юрой Новиковым, и даже жили они вместе в маленькой кабинке. Если кто-либо хотел развеять плохое настроение, смело шел к ним в кабинку и всегда получал хороший заряд бодрости и опти мизма.

Неожиданно «погорел» мой друг, врач Наум Ильич Спектор, его поймал с поличным сам капитан Богомолов, который по доносу стукача застал Наума с медсестрой, очень милой и симпатичной женщиной, надо сказать. Опер Богомолов был небольшого росточка, какой-то паршивый и омерзительный, и мы все его дружно ненавидели. Опер посадил Наума в карцер и потом отправил его в дальний лагерь с записью в формуляре: использовать только на общих работах. Милого, доброго Наума я встретил через много-много лет в его родном Тбилиси в окружении большой и дружной семьи.

Я как-то сразу лишился многих друзей – исчезли из лагеря в неизвестном направлении Юра Новиков, Блауштейн, Спектор... А вскоре и моя жизнь круто изменила свое течение, правда, на этот раз не мгновенно, сначала я получил своеобразное предупреждение...

Как-то днем ко мне в кабинет прибежал посыльный от капитана Филиппова и предупредил, что ко мне идет большая комиссия и чтобы я приготовился. Я быстро прибрал кабинет, спрятал все лишнее, мой дневальный Ванюша протер мокрой тряпкой все подозрительные на пыль места, а я, облачившись в белый халат и шапочку, приготовился встретить комиссию, совершенно не представляя, что меня ждет...

Наконец комиссия вошла. Бог мой, сколько их было! Не менее десяти человек, и все в золотых погонах. Первым, с генеральским видом, вошел начальник Санитарного управления Речлага майор Лисовенко, следом за ним высоченный и здоровенный полковник Тепляшин – начальник режима Речлага, потом всякие чины помельче, и среди них какой-то потерявшийся наш родной Волкодав – капитан Филиппов. Комиссия с трудом разместилась в тесноватой аппаратной, я скромно примостился в уголке, заняв позицию, удобную для наблюдения. Мой инвалид Ванюша тихо смылся, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания...

Первым заговорил майор Лисовенко, он подробно рассказал историю создания рентгеновского кабинета, неоднократно подчеркивая, что аппарат для лагеря не стоил ни копейки, все сделано из имеющихся на шахте материалов. Указывая на меня пальцем, Лисовенко с гордостью сообщил, что вот инженер из Ленинграда спроектировал и собственноручно изготовил медицинский рентгеновский аппарат, который был принят специальной комиссией и работает бесперебойно.

– Хорошо работает? – спросил вдруг Лисовенко у Филиппова.

– Да, хорошо работает, – проскрипел Филиппов. – Вот-вот! Все он! Все он! – в возбуждении заговорил снова Лисовенко, указывая на меня пальцем, он демонстрировал меня, как монстра. Неожиданно вступив в разговор, полковник Тепляшин рявкнул командирским басом:

– Молодец! Будь моя воля, я бы за такую работу сбросил бы вам лет пятнадцать!

Я опешил. Пятнадцать долой, осталось бы десять, да четыре я уже разменял, осталось бы всего шесть, да этот срок на параше просидеть можно... Но все это были только слова – неосязаемый чувствами звук, как говаривал еще Чичиков, никто в Речлаге не имел права сбросить даже суток... Снова заговорил Лисовенко:

– Послушайте, Боровский, а терапевтический (лечебный) аппарат вы могли бы сделать?

– Конечно, смог бы, – уверенно ответил я, – мне только нужны будут высоковольтные конденсаторы, кенотроны и более мощная рентгеновская трубка, а все остальное я сделаю.

И тут же я стал думать, как мне увеличить мощность высоковольтного трансформатора, и сразу нашел наипростейшее решение.

– Ну, врете! – рассмеялся Лисовенко. – Ведь терапевтический аппарат намного сложнее диагностического.

– Конечно, сложнее, но все равно можно сделать, – стоял на своем я.

– Ну вот что, придется вам поехать на другую шахту и сделать еще один аппарат.

– Помилуйте, – взмолился я, – все-таки я – не завод, и мне серию аппаратов сделать не под силу, я и этот-то еле-еле осилил, чуть не отбросил копыта.

Вдруг раздался скрип капитана Филиппова:

– Мы его никуда не отпустим!

Лисовенко даже не взглянул в его сторону и снова обратился ко мне:

– Ну как, Боровский, согласны?

– Дайте мне возможность побыть здесь еще, отдохнуть хотя бы немного, а уж потом...

– Ну что вы, Боровский, на новом месте вам не придется работать самому, у вас будут исполнители, а вы будете только руководить.

– Да у меня здесь, гражданин начальник, товарищи, друзья, мне трудно с ними расстаться.

– Да это временно! Сделаете еще один аппарат и вернетесь обратно, я вам обещаю.

Комиссия встала и собралась уходить, очень вежливо со мной попрощавшись, но, конечно, никто не протянул мне руки... Я остался один, понимая, что моя налаженная с таким трудом жизнь готовится совершить крутой вираж, и куда он меня вынесет?

Прошла неделя, и мне сообщают из спецчасти, что на меня пришел наряд, и завтра в шесть часов утра конвой заберет меня на вахте и куда-то поведет. Но куда? Лагерей много, и мне очень не хочется попасть в какой-нибудь глухой угол Воркуты, где царят блатные воры, и еще неизвестно, как ко мне – интеллигенту – отнесутся, несмотря на мою славу, которая, я уже это знал, стала распространяться по всем лагерям Речлага. С большим трудом, использовав все свои лагерные связи, я узнал, что меня переводят снова на «Капитальную». Итак, обратно на ОЛП № 1. Все возвращается на круги своя...