Я живу в октябре (СИ) - Лыков Максим

– Погоди-ка, – прервал он Аньку. – Почтовиками?

Анька недовольно поджала губа.

– Виноват, Анна Сергеевна, – исправился Гарик. – Приказ пришёл при помощи почтовиков?

Про этих бессеребрянников он совсем забыл. Вот уж у кого сеть, так сеть.

– Да, дозорный, приказ мне передал почтовик, – отчеканила Анька. – В 1838 году у нас нет прямого канала.

– Из России?

– Московский дивизион Отдельного корпуса жандармов.

– Ничего себе! Это что же, от Ермолай Ермолаевича?

Анна Сергеевна склонила голову. Опять, наверное, недовольна, но Гарику было не до неё. Сам Ермолай Ермолаевич! Шеф! Древнейшее отделение российского Дозора. Девятнадцатый век! Экая бездна времени. Сколько же приказ-то шёл? Сколько рук! Гарик начал было считать месяцы, но Анька быстро пресекла лишние мысли.

– Дозорный!

– Слушаю!

– Соберись, Игорь! Это ответственное задание.

– Я уже понял, что ответственное, практически партийное, – произнёс он. – Так что надо сделать?

– Хочу, отметить, дозорный, что я тоже была удивлена, – смягчилась Анька.

Она выложила на скатерть обычный листок в клеточку, выдранный из школьной тетрадки. Клеточки были испещрены мелкими аккуратными буквами. Анька, заглядывая в шпаргалку, стала объяснять задачу. Но чем больше она говорила, тем загадочнее становилась история.

Итак, Ермолай Ермолаевич требовал найти отрока Серёжу Егорова, тринадцати лет отроду и защитить его от нападения в момент преображения. В сообщении проскакивали непонятные слова.

– Ясырь это кто?

– Так называли хомо новусов в ту эпоху.

– А идолатр?

– Это не поняла, – честно призналась она. – В словаре переводится как идолопоклонник. Кто-то из врагов Дозора.

– Их много, – задумчиво сказал Гарик. – Но если идолы… мистики… То либо масоны, либо паутинщики.

– А что это за мальчик-то? Ты знаешь, сколько в Казани Егоровых?

– Не так уж и много, – заметила Анька. – Тебя твои милицейские товарищи ещё узнают? Наведи справки.

– А что из будущего? Подтвердили приказ?

– Пока нет, – покачала головой Анька. – Приказ Шефа пришёл из первых рук. Дальше я его ещё не пересылала.

– Так что мы суетимся? Нужно собрать информацию. В будущем с этим попроще, наверняка есть данные по нашему периоду. В следующий цикл получим информацию и займёмся.

– У мальчика Серёжи может и не быть следующего цикла.

– Он же ещё не в петле? Почему?

– Ты плохо слушал, – укоризненно сказала Аня.

– Погоди…

До Игоря вдруг дошло. Нападение в момент «преображения». То есть в тот мистический момент, когда человек засыпает человеком, а просыпается хомо новусом.

– Но как?

– Я сама плохо понимаю этот момент, Игорь. Мы многое не знаем о природе времени, особенно нашего, изменённого. Возможно, у нас будет только один шанс помешать злодеям. Или злодею, – поправилась она. – Враг посылает особого убийцу. Кромешника.

– Кромешник? В смысле – настоящий? Я подумал, что Ермолай Ермолаевич так обзывается. Но кромешники – это же миф?

– Видимо, нет, – сказала Аня. – Мы получим подтверждение из будущего не раньше полнолуния 20-го января. Будет очень мало времени на подготовку. Поэтому надо начинать действовать самим.

– Понятно. А ты что-нибудь слышала о хомо новусе по имени Сергей Егоров? Соседний месяц же?

– Ничего, – покачала она головой. – Но, может быть, он никому не открылся? Или умер рано?

– Или так и не родился? Хотя нам бы не пришёл приказ... Что-то здесь странное, Анька. Пардон, Анна Сергеевна!

– Я уже отправила весточку Григоряну в февраль. В январе у нас пусто, сам знаешь, а Григорян хотя бы краешком захватывает этот месяц. Но ответ самое раннее тоже будет 20-го.

– М-да. Значит, надо искать отрока тринадцати лет отроду.

– Вот именно, дозорный. Времени мало. Действуй!

***

Старый город был воистину старым – ветхие двухэтажки даже не пытались ремонтировать. Впрочем, кому сейчас какое дело до реставрации. Люди в натуральном безвременье. Беловежские соглашения уже были. Сегодня объявят Алма-атинскую декларацию. Нет уже Союза, нету, хотя и висят ещё красные флаги на административных зданиях, ещё кипят страсти в райкомах партии. Но люди в каракулевых шапках уже разноголосо делят державу. Грустное время, грустно его проживать раз за разом.

Лучше сосредоточиться на приятном. Декабрь девяносто первого года от рождества Христова во славном граде Казани выдался умеренно холодным. Все дни держался приятный морозец градусов десять с гаком, а под Новый год так вообще теплело и выпадал снежок. Красота.

– Ай!

Гарик поскользнулся и грохнулся оземь. Дворники тоже ударились в политику и не посыпают песком тротуары. Как там говорят китайцы? Не приведи Бог жить в эпоху перемен? Как-то так.

Он поднялся, потирая ушибленное место. Не хватало ещё сломать чего-нибудь, замучаешься врачей искать.

Гарик шёл к своим бывшим коллегам. С Аней они решили, что стоит разделить усилия, чтобы максимально эффективно использовать день полнолуния. Она попробует сегодня связаться с как можно большим числом хомо новусов, чтобы собрать информацию о кромешниках. У неё через папу был прямой доступ к междугородней связи, что значительно упрощало дело. По Союзу найдётся несколько десятков дозорных, живущих на пересечении ноября и декабря, все их контакты Аня держала в памяти. А ведь у каждого дозорного есть ещё знакомцы из обычных новусов. Минус в этом был один – неведомый пока враг мог узнать, что два оперативника Темпорального Дозора города Казани слишком уж рьяно интересуются древними легендами. Конечно, дозорные не болтуны, но информация неизбежно разойдётся. И вот что тогда? Непонятно. Вся эта затея с абортом для хомо новуса опасна и нелогична. Что такого мог сделать мальчик Егоров Сергей за свою вторую жизнь? Кому мог насолить так, что против него отрядили специального убийцу, что сам Ермолай Ермолаевич обеспокоился? Вот что не давало покоя Гарику. Отсутствие понятного мотива.

Он вышел к площади Свободы с печальным памятником Ленину. У серого вождя на плечах белел снежок. Владимир Ильич, не взирая ни на какие перемены, по-прежнему устремлялся в светлое будущее. Это идейно, конечно, а фактически – шёл в оперный театр. Казань в этом отношении отличалась от прочих площадей с памятниками вождю. Как правило, Ильичи на них шли или указывали вытянутой рукой на ближайший собор. А у нас в театр. И это, не считая ещё молодого Володю перед университетом! Воистину, культурная столица, потенциально во всяком случае. Кстати, надо добыть билеты на ёлку для племяша, пока остались. Зульфия предупреждала, что они быстро заканчиваются. Родственникам обещал же. Не сделаешь – с потрохами сожрут. Да и племяшку жалко, славный он.

Здание УВД нависало над Чёрным озером серой унылой громадой. Гарик успел здесь поработать всего пару лет. После школы милиции полгода он стажировался в райотделе, а потом удачно перевёлся сюда. Оперативная работа тогда привлекала его. Ещё бы, настоящий сыск. Но как случился август 1991, то стало понятно, государственная машина окончательно засбоила и непонятно становится, чему служить. Тогда Гарик ушёл на вольные хлеба. Осень он перебивался случайными заработками, пытаясь сориентироваться в мутной воде нового порядка. Его двоюродные братья поувольнявшись с заводов, потянулись обратно в деревню. В прошлом году на кроликах они заработали больше, чем за три года инженерами. В общем, налаживали хозяйство, становились на ноги. Колхозниками язык не поворачивался их называть, но новомодное определение «фермер» тоже не лепилось. Фермерское крестьянское хозяйство… Феркрекоз – вот как их обзывать надо было, в духе революционного новояза. Захотела феркрекозА посеять семена, но для феркрекозЫ это ни тудЫ и ни сюдЫ.

Сложно было с братцами. Не получалось у Гарика беспрерывно думать, где повыгоднее продать говядину, да как у разваливающегося колхоза перекупить корма по дешёвке. Это казалось мелким. И резать скотину он не мог, даром что поработал в угрозыске и трупов успел повидать. Не лежала у душа. Но жить как-то было надо и Гарик стал прислушиваться к посулам бывших противников. Авторитетные люди искали себе крепких парней для работы, а если к мускулам прибавлялось знакомство с оружием да мало-мальские мозги, то можно было заработать приличные бабки. Одна была беда – терпеть новых приятелей Гарик мог только основательно накачавшись водкой. Так и зависла его личная судьба на перепутье, но случилось то, что случилось.