На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ

такая хулиганская компания стала приставать к девушкам. Парень этот вмешался. Обладая большой силой и внушающей страх фигурой, он, безоружный, заставил хулиганов спрятать ножи. Хулиганы ограничились матом и угрозами.

Подоспела милиция. Хулиганы быстро исчезли. Парень, не чувствуя никакой вины, остался. Милиционеры скрутили ему руки, втащили в машину и повезли в отделение. Там они били его как только хотели. Проломили череп. На утро он умер от побоев.

Милицейский врач установил, что смерть — от разрыва сердца.

Труп выдали родственникам. Никто не поверил версии милиции, т. к. на теле были явные следы побоев, голова обезображена.

Весь завод вышел проводить гроб на кладбище. Похоронная процессия двигалась мимо милицейского участка, в котором произошло убийство.

На свое несчастье, из дверей участка вышел начальник. То ли он ухмыльнулся, то ли не так посмотрел на процессию — в таких случаях это неважно, одного его появления оказалось достаточным. Какая-то женщина закричала: «Долой советских эсэсовцев!» Ее поддержали другие женщины, за ними — мужчины. Толпа бросилась в участок, разбила все, что попало под руки, избила милиционеров.

Рабочие других заводов также присоединились к бунтующим. Власти города направили против бунтовщиков небольшую воинскую часть, размещенную в городе. Толпу рабочих стали обливать из брандспойтов, арестовали пять человек. Рабочие подожгли пожарные машины, которые использовались военными для разгона толпы.

Три дня бастовали все предприятия (на одном из заводов нашелся единственный штрейкбрехер, да и тот приходил и стоял у станка, ничего не делая: он боялся и рабочих, и администрации).

Начальство города удрало. Рабочие пытались захватить тюрьму, где сидели пятеро арестованных, но побоялись штурмовать ее (характерно, что когда ворвались в милицейский участок, то оружие милиционеров уничтожили, а не взяли с собой).

Рабочие послали письмо в ЦК партии с требованием выдачи убийц народу, выпуска арестованных и увольнения всего партийно-советского аппарата города. Если же власть вышлет войска, то прилучане взорвут проходящий через город газопровод.

Если же требования будут удовлетворены фальшиво, только на словах, а затем начнутся аресты, то Прилуки опять подымутся (рабочие напомнили Брежневу то, что было гордостью города: в свое время прилучане голыми руками выгнали фашистов из Прилук).

В ответ на письмо прилетел какой-то генерал из Москвы. Он выступил перед толпой, на глазах у всех сорвал погоны с начальника милиции и топтал их ногами (актеры они все у нас, слуги народа!). Он приказал выпустить арестованных, разогнал городское начальство, но убийцу выдать не согласился — это был бы самосуд. «У нас существуют строгие законы для убийц, и поэтому мы накажем его по закону».

Выслушав этот рассказ, я обратился к Дзюбе: у него и его друзей были связи со многими городами Украины, а я не могу туда поехать, т. к. никого не знаю в городе.

Нужна была точность в описании событий для самиздата — ведь малейшая ошибка угрожает потом и автору репортажа, и читателям обвинением в «клевете».

Но, увы, поездку в Прилуки организовать не удалось.

От нескольких партийных руководителей я слышал рассказ об этих событиях, в основном совпадающий с вышеописанным, но не столь детализированный.

Среди «Отщепенцев»

Новый, 1968 год начался счастливо. Слушая по радио новогоднее «Обращение к народу» вождя (то ли Брежнева, то ли Косыгина, то ли кого другого), мы весело смеялись над ним: земля уже шатается под ними, из Чехословакии уже доносится запах весны.

Мы почти ничего не знали о предшествующих весне событиях — лишь отрывки. Я мог бы сейчас использовать весь имеющийся на Западе материал о событиях в ЧССР 1967–1968 годов. Но для анализа эволюции взглядов интеллигенции имеет смысл писать лишь о том, что мы знали в то время, что влияло на участников демократического движения в Киеве (москвичи знали гораздо больше). Я не хочу даже проверять точность тех или иных сведений, что мы имели тогда. (Ведь часто в СССР на людей, на их поведение и взгляды сильное воздействие оказывает неточная информация. Это неизбежно, даже если стремишься пользоваться только достоверной информацией: так мало доступа к ней, так малы возможности проверки сведений.)

Поляк, приехавший в Киев, рассказал о том, что их молодежь и интеллигенция стали выступать с демократическими требованиями. Давление было настолько сильным, что Гомулке пришлось прибегнуть к старому, испытанному средству — к антисемитской пропаганде среди рабочих. И это дало некоторые плоды, частично изолировав интеллигенцию («жидов» или «жидовствующих поляков»).

Под напором интеллигенции и словацких патриотов часть коммунистов в руководстве КПЧ выступила против диктатуры Новотного, сняла его с поста руководителя партии и заменила Дубчеком. Новотный остался президентом (в «социалистических» странах руководитель партии выше по своему значению, чем президент или премьер-министр, т. е. представитель части населения обладает большей властью, чем формальный представитель всего народа; в ЧССР в 68-м году этот антидемократизм помог демократизации).

Генерал Шейна попытался совершить военный переворот против ЦК партии, но офицеры и солдаты не поддержали его, и он вынужден был бежать… в США. Не в СССР, т. к. он понимал, что битая карта не заинтересует Брежнева и он может продать его Дубчеку.

О Шейне мы прочли в случайно попавшейся чехословацкой газете.

О всех новостях Пражской весны по утрам я рассказывал в лаборатории. Все с интересом следили за событиями.

Утром, когда я узнал о Шейне, я поздравил всех с победой Дубчека:

— Шейна забил кол в могилу Новотного, он доказал, что сталинисты продают коммунизм на каждом шагу. Новотному не быть президентом.

И дальнейшие события подтвердили это. Застрелился связанный с Шейной зам. министра обороны. Новотный потерял всякую власть вначале фактически, затем юридически.

Но радостное ощущение весны омрачалось слухами о процессе над Галансковым, Гинзбургом, Лашковой и Добровольским. Мы получили письмо Ларисы Богораз и Павла Литвинова «К мировой общественности». В этом письме была описана противозаконность, сфабрикованность процесса.

Одновременно до нас дошли слухи, что провокатором оказался один наш старый товарищ, знакомый по Киеву, Павел Радзиевский. Я знал его неплохо и не поверил слухам. Решил поточнее разузнать о процессе и, в частности, о нем.

В Москве сразу поехал к Красину. Тот был взволнован и чехословацкими событиями, и судом.

Красин дал почитать чехословацкие газеты: об отмене предварительной цензуры, о повышении роли профсоюзов, о рабочих советах и т. д.

Красин, который еле выносил даже мой марксизм, задумчиво прокомментировал статьи:

— Что ж, Дубчеку, кажется, удастся доказать, что коммунизм может существовать на практике.

Дал он мне почитать несколько самиздатских статей и книг.

Я с жадностью прочел «Фантастические повести» Андрея Синявского. Вспомнились газетные статьи, посвященные его произведениям. Поразила наглость лжи судей и