Дитте - дитя человеческое - Мартин Нексе

А вечером, когда они лежали в постели, до их слуха долетали странные шорохи и звуки, исходившие из чуждого им мирка и имевшие свое особое значение. Вот на чердаке слышались мягкие, крадущиеся шаги. Отец многозначительно поглядывал на Дитте, и Кристиан понимал, в чем дело: по его знаку младшие дети прятались с головой под перину и начинали шептаться. Это бродил наверху и подслушивал Якоб Рулевой, он искал слово, которым мог бы одолеть сатану в образе трактирщика. Дети немало ломали себе голову, придумывая это слово, чтобы получить от Якоба Рулевого обещанные двадцать пять эре. А за стенкой кашляла старуха Дориум. Она страдала ожирением и все пухла да пухла, а нутро у нее, должно быть, становилось пустым, так как она выплевывала свои внутренности целыми кусками прямо в стенку.

Сын ее плавал в дальних морях и редко заглядывал домой. Но каждый раз, когда он приезжал, оказывалось, что его ребенок умер, а жена уже успела родить еще одного. Она легко рожала детей, но ходила за ними плохо, и они умирали. «Что легко бог посылает, то легко и отнимает», — посмеивались люди. Теперь у нее остались лишь последние близнецы. Они лежали в двухместной деревянной люльке и целые дни плакали, хотя у каждого во рту торчала соска с жеваным черным хлебом. Матери подле них никогда не было. Приходилось Дитте смотреть за детьми, чтобы они не извелись вконец.

Чуть подальше в дюнах стоял домик, не похожий на все остальные. Красивее домика дети не видывали. Все двери и оконные наличники выкрашены в голубой цвет. Деревянный каркас домика не был осмолен, как у других хижин, но выкрашен в коричневый цвет, а кирпичная штукатуренная кладка простенков — в красный с синими полосами. Вокруг домика не было ни соринки, песчаный грунт выровнен и аккуратно подметался; даже у маленького колодца с «журавлем» всегда бывало сухо и чисто. Близ колодца росла раскидистая бузина, единственное дерево во всем поселке, а под нею стояла скамеечка.

Колодезный «журавль» уравновешивался старым мельничным жерновом. На подоконниках стояли цветочные горшки с красными и синими цветами, а из-за них выглядывала сидевшая у окошка старушка. На голове у нее красовался белоснежный чепчик; а у ее мужа были белые, как снег, волосы. Когда погода позволяла, он целыми днями возился на свежем воздухе около дома, убирая, подметая, подчищая, украшая свои владения. Время от времени на пороге показывалась старушка и похваливала мужа:

— Да как же у тебя все красиво, хорошо выходит, батюшка!

— Для тебя ведь стараюсь, матушка! — отвечал он, и оба смеялись, поглядывая друг на друга. Потом он брал ее за руку, и они мелкими шажками шли к бузине и усаживались в ее тени на скамеечке, как двое детей. Но старушку скоро начинало тянуть назад к окошку, и дальше бузины она вообще никуда не ходила вот уже много лет, — как говорили в поселке.

Старички жили особняком, ни с кем в поселке не водились, но, когда дети Ларса Петера проходили мимо окошка, старушка всегда ласково им кивала и улыбалась. А дети нарочно пробегали мимо по нескольку раз в день, — этот нарядный домик с двумя старичками как будто притягивал их к себе.

Таким же порядком и чистотою, каким отличался ломик, дышала и семейная жизнь старичков. Никто в поселке не мог сказать о них ничего дурного.

Дети Ларса Петера называли между собою жилище старичков «пряничным домиком» и рисовали себе всякие чудеса и прелести, какие, казалось им, находились внутри этого домика. Однажды они все втроем, взявшись за руки, постучали в дверь. Отворил им старичок.

— Вам что, детки? — ласково спросил он, не переступая порога. А ребятишки и сами не знали, что им нужно, вот и стояли все трое, — молча, разинув рот и забыв вытереть носы.

— Да впусти ты их! — послышался голос из комнатки. — Входите, детки!

Они вошли в комнату, там приятно пахло цветами и яблоками. И потолок, и балки, и стены — все было покрашено, все сверкало чистотой. Пол был выкрашен белой краской, а стол так блестел, что окошко отражалось в нем, как в зеркале. В мягком кресле нежился большой кот.

Детей усадили на скамейку под окном и дали каждому по тарелке красного ягодного киселя. А чтобы они не напачкали, под тарелки им подложили клеенчатую дорожку. Оба старичка топтались возле ребятишек, с опаскою поглядывая, как они управляются с едою. По глазам хозяев видно было, что неожиданные гости доставили им удовольствие, но все же старички побаивались за свою посуду. Они ведь не привыкли принимать у себя таких малолетних гостей, а Поуль любого мог бы напугать, так обращался он с тарелкой. Проворно схватив ее обеими руками и чуть не расплескав при этом молоко, он протянул тарелку и крикнул: «Картошки!» — Он подумал, что ему дали одной подливки. Сестренка помогла братишке справиться с угощением. А Кристиан, проглотив свою порцию в одну минуту, уже стоял у дверей, — ему не терпелось поскорее удрать на берег, к морю в поисках новых развлечений.

Им еще дали по румяному яблочку и деликатно отправили домой, — старички уже устали от возни с ребятишками. Поуль на прощанье прильнул щекой к юбке старушки и сказал:

— Поуль тебя любит!

— Ах, господи, что за малыш! Отец, ты слышишь? — спросила она, качая седой головой.

Кристиану показалось, что и ему надо как-то выразить свою благодарность.

— Если вам надо куда сбегать, скажите только, — заявил он, тряхнув головой, — я ведь шибко бегаю! — И, чтобы показать свою быстроту, пустился от двери стрелою. Пробежав круг, он вернулся и торжествующе прокричал: — Видали? Вот какой я бегун!

— Видали, видали! Спасибо! Уж не забудем тебя, — ответили ему старички.

Так завязалось приятное знакомство. Старички стали зазывать к себе ребятишек. Без маленьких неудобств и промахов дело не обходилось, но старички с этим мирились.

Шалить детям в гостях не разрешалось, — это они в дюнах могли делать, здесь же должны были вести себя хорошо. Старичок рассказывал им какую-нибудь сказку или наигрывал что-нибудь на флейте.

Вернувшись домой, дети все выкладывали старшей сестре; глаза их при этом сияли, а сами они как-то притихали.

И вот Дитте стала думать, чем бы со своей стороны отплатить старичкам за их доброту к детям, но, ни до чего не додумавшись сама, стала советоваться с Кристианом — он ведь был такой выдумщик.

Рыбаки, прежде чем отдать улов трактирщику, обыкновенно оставляли немного рыбы себе, и вот однажды чудесная жирная камбала досталась Дитте. Она дала ее Кристиану, чтобы он отнес старичкам.

— Только не надо им знать, что это от нас. Сейчас они спят после обеда, вот ты и снеси им рыбу да положи где-нибудь так, чтобы они нашли сразу, когда проснутся.

Кристиан придумал положить камбалу на скамеечку под бузиной, но когда он немного попозже наведался туда посмотреть, как все вышло, то на скамейке оказались лишь хвост и жабры, — кот съел рыбу! Дитте, узнав о неудаче, выбранила мальчика, и пришлось ему снова ломать голову.

— Пусть отец возьмет Большого Кляуса и покатает их в воскресенье! — придумал Кристиан. — Они ведь никуда не ходят, потому что старые.

— Какой же ты глупый! Разве мы теперь хозяева над Кляусом? — осадила его Дитте.

И вдруг она сама придумала. Она будет каждый вечер чисто-начисто мыть домик старичков снаружи. Старушка ведь по утрам обмывала и обтирала наружные стенки, ползая около них на коленках. Жалко было глядеть на нее. И вот, вечерком, когда старички улеглись спать — а ложились они рано, — Дитте взяла ведро с водой, щетку для мытья пола, набрала в передник песку и отправилась. Кристиан остался около своей хижины, — сестра не позволила ему идти вместе с нею, — он такой шальной, еще разбудит старичков!

— Что-то они скажут завтра поутру, когда увидят такую чистоту?! — крикнул он вслед Дитте, прыгая от радости. Он готов был не ложиться всю ночь, карауля пробуждение старичков, чтобы посмотреть, как они удивятся.

В следующий же раз, когда дети были в гостях, старичок рассказал им сказку про маленькую фею, которая, жалея его старушку, каждую ночь является и моет их домик.

Кристиан рассмеялся. Он-то лучше знал, в чем дело!

— Да это же наша Дитте! — вырвалось у него нечаянно. Он готов был прикусить себе язык, да уж поздно было.

— Как? Разве наша Дитте — фея!..[5] — воскликнула Эльза.

Тут и старички и Кристиан расхохотались, сестренка же разобиделась и расплакалась. Пришлось утешить ее пряником.

А на обратном пути домой дети встретили — кто бы мог подумать! — дядю Йоханнеса, который бродил тут, разыскивая их жилье. Одет он был щеголем, как настоящий прасол-барышник. Ларc Петер обрадовался гостю, — братья не виделись с тех пор, как расстались так не по-братски в Сорочьем Гнезде. Теперь это было забыто. Впрочем, кое-что Ларc Петер слышал про Йоханнеса, — он был из тех, кто умеет заставить говорить о себе. Братья подали друг другу руки, как будто между ними никогда не было размолвки.