Преодоление - Михаил Одинцов

"Выше", "ниже", "добавь обороты", "прибери обороты", "чуть вправо", "довернись влево", "придержи", "дай снизиться", "не нервничай", "проверь скорость" ― лексикон не широкий, но очень нужный. Эти простые команды, отданные вовремя, спокойным голосом, окупились сторицей: сели все.

Через поле аэродрома от того места, где остались севшие машины, к самолету Сохатого с полным светом двигался автомобиль. Иван выключил мотор. Вылез из кабины и пошел к человеку, присевшему к догорающему костру, чтобы прикурить.

― Кто вы, ангел-спаситель? Как тут оказались и догадались, что люди в беде?

Человек в военной одежде встал.

― Сержант Лапшин Михаил Анатольевич. Финишер.

― Никакой вы не Лапшин и не сержант. Вы ― орел. Вы ― герой, Михаил Анатольевич. Дайте я вас обниму. ― Сохатый обнял растерянно замолчавшего сержанта, троекратно поцеловал. ― Я ― майор Сохатый, штурман гвардейского штурмового полка. У себя сесть не смогли. Не пробились на аэродром из-за дождя и грозы… Как же вы тут оказались?

Сохатый жадно затянулся. Моршанская махорка, предложенная сержантом, показалась ему душистой и вкусной.

Подошел "газик", и Сохатый понял, что приехал, видимо, командир полка.

― Товарищ командир, майор…

― Не надо докладывать. Пока группа садилась, я все разузнал у ваших летчиков. Поздравляю вас, майор, со счастливым окончанием полета. Просто не верится, что так может быть… Вы знаете, что находитесь не на Первом Украинском, а на Первом Белорусском фронте?

― Нет! И какой аэродром, еще не успел узнать.

― Поедем на командный пункт. Там все и выясним и план наметим. А самолет кто-нибудь из твоих уберет.

― Товарищ командир, пусть сержант Лапшин ответит на вопрос, как он тут оказался и сообразил о нашей беде?

― Пожалуйста. Доложи, Лапшин!

― Уже солнце село, когда наши истребители с задания пришли. Я все имущество оставил на старте и подался ужинать. В очереди за кашей оказались наблюдатели с метеостанции. Ребята они смышленые, говорят между собой, что ночью с юга дождь придет, а утром может и туман быть. Я поел и обратно: решил убрать полотнища посадочных знаков и ракеты, чтобы за ночь не намокли. Их же потом в ракетницу не всунешь. Пришел, все сделал, уже уходить собирался, а тут в небе чудо, ни разу такого не видал. Ракеты, фары… Сначала даже не поверил, а потом сообразил, что худо летчикам, наверное, заблудились и помощи просят. Их далеко видно было. Ну и начал в ответ на их сигналы ракетами пулять своими. Хорошо получилось.

― Ты даже, сержант, не представляешь, как хорошо… Вот возьми нож на память. Всю войну с ним летал. Дай я тебя еще раз обниму… Михаил Анатольевич, низко тебе кланяюсь от имени восемнадцати человек и девяти самолетов. Спас ты нас. ― Сохатый поклонился сержанту. ― Спасибо! А перед командиром твоим и своими начальниками буду ходатайствовать о награждении тебя орденом… ― Сохатый повернулся к своему стрелку:

― Пискунов, ты запиши все про Лапшина. Сейчас мы пришлем тебе летчика, чтобы отрулил "Ил" на стоянку.

Сохатый сел на заднее сиденье "газика". Автомобиль резко рванулся с места и повез Ивана в темноту.

― Товарищ командир, сейчас самый главный вопрос ― это сообщить к нам домой, хотя бы в армию, что мы целы и сидим у вас. Там же теперь с ума сходят. Из-за этой треклятой грозы и дождя ни связь не установил с домом, ни пробиться до них не мог.

― Сейчас по нашей цепочке передадут до армии, а какая связь между воздушными армиями и фронтами, я не знаю. Но есть, наверное, как говорят, связь взаимодействия. Так что не волнуйся, сообщим. А вам всем перво-наперво надо хорошенько отдохнуть.

Ивану не спалось.

Он лежал, слушая дождь… Крупные капли его барабанили по крыше сарая, по земле, по деревьям. От их бесчисленных ударов басовито гудела крыша, взволнованно шелестели листья, и все эти разнородные звуки беспрепятственно проникали через щели, плыли над спавшими вповалку летчиками и стрелками, сливаясь с запахами сена, мокрой листвы и травы.

Однообразный шум словно гипнотизировал. Мысли возникали разрозненными, текли неторопливо, события всплывали на гребень внимания как будто только для того, чтобы вскоре утонуть в глубине сознания, освобождая место чему-то новому.

Неожиданно внимание Сохатого обратилось на спящего рядом Терпилова. И он вторично за эти часы позавидовал ему: "Молодец, женился и спать не разучился. Счастливый ― воевать умеет и любить. А я с каждым пнем все больше тянусь к Любе, а решиться не могу… Веду себя так, чтобы она не поняла моего неравнодушия к ней, хотя догадываюсь, что Люба хочет большего внимания… На желающих пофлиртовать ни она, ни я как будто не похожи. Тогда что же между нами?… У меня постоянная потребность видеть ее, знать, где она, что делает. Приятно, когда она рядом. Любаша что-то излучает особенное, видимо, только мною улавливаемое. Сколько раз ловил себя на том, что безошибочно оборачиваюсь в сторону ее появления, если вижу, то невольно наблюдаю за ней. ― Он улыбнулся внезапно появившемуся сравнению. ― Все равно что в воздухе. Летчики всегда спрашивают, почему я посмотрел именно в эту сторону, а не в другую и как раз вовремя. Никто из них ничего еще не подозревает, а у тебя в голове уже не только факт появления врага, но и его качество: какой он, сколько и что затевает… Поведение в воздухе можно объяснить знанием законов боя и тактики врага, интуицией, а здесь?…

Тут действует, видимо, область непознанных человеческих чувств".

Иван задумался. Он уже не слышал ни дождя, ни дыхания Сережи. Углубившись в себя, он стал искать историю своего нового отношения к Любе. Ему хотелось понять, как или когда появилось у него волнение и потребность в ней, которые он явственно в себе ощущал. Иван обратился к прошлому, к тому времени, когда девчата-оружейницы прибыли в полк. Он не увидел там Любы не потому, что ее не было, ― просто не обратил тогда никакого внимания. Девушки были для него все на одно лицо. С мужчинами-оружейниками было, конечно, привычней, а в трудную минуту солдат мог полететь и за стрелка… И только в день аварии, когда Люба, испуганная, прибежала к разбитому самолету, Иван увидел ее по-новому. Будто Люба притронулась к какой-то струне в его груди.

"Люба, Любаша, война еще не кончилась. Зачем же ты берешь меня в полон? Неужели и мне, как Сереге, суждено полюбить и найти спутницу жизни на фронте?"

Иван скосил глаза на Терпилова, но в темноте не увидел лица, а только услышал его дыхание. Прислушиваясь, он уловил и дыхание других летчиков. Вспомнились возбужденные разговоры за ужином, когда каждый испытывал острую потребность откровенно поделиться с товарищами своими переживаниями, надеждами и страхами.