Кокаиновый сад - Андрей Васильевич Саломатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- А кстати, слышали, в Италии проснулся вулкан? - сказал он.
- Да, я смотрела по телевизору, - ответила Ольга Борисовна. - Хорошо, что у нас нет вулканов...
- Да, вулканов нам только и не хватало, - засмеялся Урусов.
Ольга Борисовна взяла торт.
- Я отнесу, - вопросительно глядя на него, сказала она.
- Я сам. - Павел Васильевич тоже взялся за коробку, накрыв ладонями ее пальцы. Какое-то время они простояли так, не говоря друг другу ни слова. От прикосновения к ее рукам Урусов испытывал какое-то сладостное возбуждение. Она же смотрела на него и кротко улыбалась, будто говоря: "Ну же... Я согласна..." Чайная часть вечера прошла как-то скомканно - все выглядели сонными, а сам хозяин особенно. Когда же стрелки часов остановились на двенадцати, Павел Васильевич отнес на кухню почти не тронутый торт и чайник. Затем вернулся, по очереди выпустил из замолкших гостей воздух, сложил их и начал убирать в коробку. Ольгу Борисовну он всегда оставлял напоследок - не хотелось прощаться. Когда он ее складывал, она смотрела на него немигающими голубыми глазами и улыбалась привычной улыбкой.
- До пятницы, Оленька, - сказал Урусов и погладил ее по голове. За стеной раздался громкий хлопок, похожий на выстрел. Павел Васильевич догадался, что сосед-художник снова напился и ткнул в кого-то из гостей зажженной сигаретой. Это означало, что завтра он снова придет, будет просить резиновый клей и врать насчет надувного матраса, который надо заклеить и вернуть родственнику, или плести что-нибудь про велосипедную шину.
- А у нас все же лучше, - глядя в коробку, с задумчивой улыбкой проговорил Урусов. - Правда, Оленька?
МЫС ДОХЛОЙ СОБАКИ
Над домами, за грязными октябрьскими тучами проревел реактивный самолет, и по оконным стеклам близлежащих домов пробежала дрожь. В некоторых квартирах со стен и потолков осыпалась штукатурка, с крыши свалился рулон рубероида и чуть не убил пробегавшую мимо кошку, восемь скаутов у памятника великому кормчему механически подняли руки в салюте и, проводив железную птицу мира, так же опустили их. С востока на город катило утро, тысячи репродукторов на фонарных столбах приветствовали сонных граждан "Маршем погибших партизан", а те, людоедски зевали и стройными колоннами, трусцой разбегались по своим работам.
Нечайкин вышел из дома на улицу, постоял под козырьком, постукивая томиком Пушкина по бедру, затем сунул книгу в карман сильно поношенного пальто и оглядел двор. Рядом с помойкой, которая давно разрослась до размеров свалки, на корточках сидели два малыша и сосредоточенно ковырялись веточками во вчерашних отбросах. Иногда кто-нибудь из них вытягивал из кучи яркую бумажку или тряпочку, после чего находку долго рассматривали, обстоятельно обсуждали все её достоинства и недостатки и только потом выбрасывали или отправляли в карман.
По мусорным барханам лениво расхаживали жирные, как индейки, голуби и вороны с мутными сытыми глазами. Как и дети, они искали здесь не пропитания, а развлечений и общения с соплеменниками. Птицы бестолково бродили пьяные от сладкого помойного духа, изредка переговаривались между собой короткими птичьими фразами и иногда вытягивали шеи, как бы желая посмотреть, далеко ли тянется эта благословенная помойная целина.
Глядя на жирных голубей, Нечайкин с удовольствием подумал, что чем больше этих птиц будет бродить по помойкам, тем больше на Земле будет мира. Нечайкин люто ненавидел всякого рода милитаристов и в душе очень переживал за народы тех стран, где, судя по газетным сообщения, вовсю бесчинствовали фашисты. И если бы ему предложили пожертвовать своей жизнью ради всеобщего мира на планете, он не задумываясь отдал бы её, да ещё прибавил бы к ней несколько жизней своих соседей по квартире и сослуживцев.
Солнце на горизонте на секунду выглянуло из-за туч и будто испугавшись открывшегося вида, тут же скрылось. "Бля", - подумал Нечайкин, вытащил из кармана пачку Дымка, негнущимися пальцами вытянул из неё окурок и с удовольствием закурил.
Обогнув помойку, Нечайкин вышел в переулок и вскоре уткнулся в гигантскую шоколадную лужу, которая делала этот довольно значительный отрезок переулка похожим на венецианский канал. Разница была лишь в том, что вместо гондолы посреди лужи уже две недели плавала большая дохлая собака с лысым раздувшимся животом. Мальчишки с криками кидали в неё камни, и те отскакивали от тугого брюха в разные стороны, а собаку крутило между высоких облупившихся стен словно в водовороте.
Вспомнив, как когда-то сам он вот так же постигал основы навигации и баллистики, Нечайкин ностальгически вздохнул, помахал окурком перед носом у ближайшего мальчишки и дружелюбно спросил:
- Мальчик, хочешь докурить?
- Не могу, - ответил мальчуган. - Мамка из окна увидит. Ругаться будет.
- А почему это твоя мамка на работу не ходит? - удивился Нечайкин.
- Она на сегодня больничный взяла, - ответил мальчишка. - У неё на нервной почве выпадение кишки произошло и вестибулярный аппарат барахлит.
- Ну как хочешь, - проговорил Нечайкин и подумал, что наверное когда-нибудь этот маленький оболтус вырастет и станет, например, бульдозеристом. Будет приносить пользу своему народу и может даже дослужится до бригадира. Нечайкин представил себе бульдозер, в кабине которого сидит за рычагами повзрослевший сорванец. Как выглядит бульдозер, он так и не вспомнил, а мальчик почему-то предстал в его воображении мертвецки пьяным и очень грязным. Тогда Нечайкин попытался представить народ, которому тот будет служить, но навоображал лишь несколько своих знакомых в заводской раздевалке за столом.
После этого Нечайкин почувствовал, что сильно устал. Такое с ним уже случалось и не раз, особенно когда, глядя в черное ночное небо, он задумывался над тем, что же такое бесконечность. Мысленно пытаясь абстрагироваться от расхожего мнения, будто бесконечность - это неограниченное многообразие материального мира в пространстве и во времени, он на какое-то неуловимое мгновение умудрялся схватить постоянно ускользающую суть этой самой бесконечности, но почти сразу забывал, что это такое и как выглядит. После таких неосторожных экспериментов Нечайкин подолгу мучился от головной боли и давал себе клятвенное обещание больше не задаваться подобными вопросами, любить конечность и жить в ней как добрый гражданин своего отечества в любви и согласии с собой и видимым реальным миром.
Попрощавшись с мальчиком, Нечайкин полез вдоль стены через лужу, где вода
