«Если», 2008 № 11 - Дмитрий Володихин

— И все же, думаю, теперь золото перестанет пропадать из банковских ячеек. И, возможно, опять поднимется в цене, — предположил Игорь. — Надо сказать Маше. Сенсации — ее работа.

— Для опытов нужно не так много металла, — заметил президент.

— А вкладывать в золото в ближайшую тысячу лет никто не будет. Можешь записать и процитировать.

— Спасибо, — кивнул Козырев. — И за гостеприимство спасибо. Москва красивая. А по Золоту вы зря тогда жахнули. Мне кажется, оно обиделось.

— По-моему, оно только этого и ждало, — отозвался президент.

— Интересно, каков радиус действия твоего модифицированного коммуникатора? С какого расстояния он может принять сигнал Золота?

— Понятия не имею, — отозвался Игорь.

— А я думаю, что связаться с нами Золото может и с Юпитера — по данным астрономов, оно направляется в ту сторону — и даже выйдя за пределы Солнечной системы. Так что продай-ка ты, пожалуй, коммуникатор нам.

— Не знаю, — смутился Козырев. — А как же Америка?

— А как же патриотизм? — поинтересовался президент России.

— Так я ведь пока еще гражданин США.

— Но ты же русский!

— Я подумаю над вашим предложением, — скромно заявил Игорь.

— Мы дадим больше, — пообещал президент.

— Только не золотом, — усмехнулся Козырев.

Коммуникатор в его руках тихонько хихикнул. □

Евгений Лукин

С НАМИ БОТ

Изо рта, сказавшего все, кроме «Боже мой», вырывается с шумом абракадабра.

Глава первая

На часах еще полвторого, а я уже уволен. С чем себя и поздравляю. Не могу сказать, чтобы такой поворот событий явился полной неожиданностью, напротив, он был вполне предсказуем, но меня, как Россию, вечно все застает врасплох. Даже то, к чему давно готовился.

Согласен, я не подарок. Но и новая начальница — тоже. Редкая, между нами, особь. Сто слов, навитых в черепе на ролик, причем как попало. Ее изречения я затверживал наизусть с первого дня.

«Гляжу — и не верю своим словам», — говорила она.

«Для большей голословности приведу пример», — говорила она.

«Я сама слышала воочию», — говорила она.

Или, допустим, такой перл: «Разве у нас запрещено думать, что говоришь?»

Самое замечательное, весь коллектив, за исключением меня, прекрасно ее понимал. Но сегодня утром на планерке она, пожалуй, себя превзошла: «А что скажут методисты? Вот вы, Сиротин, извиняюсь за фамилию».

Я даже несколько обомлел. Фамилия-то моя чем ей не угодила?

Так прямо и спросил. И что выяснилось! Оказывается, наша дуреха всего-навсего забыла мое имя-отчество.

Поняли теперь, кто нами руководит? И эти уроды требуют, чтобы мы в точности исполняли тот бред, который они произносят!

Короче, слово за слово — и пришлось уйти по собственному желанию.

Ручаюсь, никого еще у нас не увольняли столь радостно и расторопно. До обеда управились. Должно быть, я не только начальницу — я и всех остальных достал. Со мной, видите ли, невозможно говорить по-человечески. Да почем им знать, как говорят по-человечески? Человеческая речь, насколько я слышал, помимо всего прочего должна еще и мысли выражать.

А откуда у них мысли, если их устами глаголет социум? Что услышали, то и повторяют. Придатки общества. Нет, правда, побеседуешь с таким — и возникает чувство, будто имел дело не с личностью, а с частью чего-то большего.

Реальность изменилась. Так бывает всегда сразу после увольнения. Во всяком случае, со мной. Скверик, например. Вчера еще приветливо шевелил листвой, играл солнечными бликами — и вдруг отодвинулся, чуждый стал, вроде бы даже незнакомый.

Давненько меня не увольняли. Целых два года. Рекорд.

Однако наплечная сумка моя тяжела. Разумеется, не деньгами, полученными при расчете. В сумке угнездился словарь иностранных слов одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года издания, взятый мною на память со стеллажа в редакционно-издательском отделе.

Совершив это прощальное, можно даже сказать, ритуальное хищение, я полагал, что мы квиты.

С паршивой овцы хоть шерсти клок.

Кстати, знаете ли вы, что означает слово «клок» согласно украденному мною словарю?

Клок, да будет вам известно, это английский вес шерсти, равный восьми целым и четырем десятым русского фунта.

Неплохо для паршивой овцы, правда?

Я люблю эту усыпальницу вымерших слов. Я один имею право владеть ею. Я млел над ней два года и намереваюсь млеть дальше.

Каллобиотика — умение жить хорошо.

Корригиункула — небольшой колокол, звоном которого возвещают час самобичевания.

Мефистика — искусство напиваться пьяным.

А какую испытываешь оторопь, набредя на вроде бы знакомое слово!

Баннер — знамя феодалов, к которому должны собираться вассалы.

Пилотаж — вколачивание свай.

Плагиатор — торговец неграми.

После этого поднимаешь глаза на долбаный наш мир и думаешь: а ведь тоже вымрет вместе со всеми своими консенсусами и креативами.

Туда ему и дорога.

В скверике я опустился на лавочку и долго сидел, прислушиваясь к побулькиванию духовной своей перистальтики.

Недоумение помаленьку перерождалось в любопытство: ну и что ж ты теперь, гаденок, предпримешь? Куда подашься? Хорошо еще, что ты и раньше ни черта не умел. Иначе бы навыки твои неминуемо устарели.

Два года трудовых усилий! Одних методичек этими вот самыми руками сколько роздал…

Ладно. Как говорится, на свободу с чистой совестью. А свобода, не будем забывать, — это право окружающих делать с тобой все, что им заблагорассудится.

Плохо.

Из глубины аллеи в моем направлении двигалось нечто юное, предположительно мужского пола, и чем ближе оно подходило, тем больше отвлекало от раздумий. Наконец отвлекло совсем. Ничего подобного раньше мне видеть не доводилось. Из розовых глаз юнца (клянусь, розовых!) выбегали два тонюсеньких серебристых проводка. Другая пара проводков произрастала из ноздрей, третья — из ушей. Все три пары собирались воедино чуть ниже подбородка и ниспадали до уровня талии, где и скрывались в укрепленном на поясе брезентовом футляре. Присмотревшись, я заметил еще и одинокий седьмой проводок, четко выделяющийся на фоне черных брюк. Этот был вызывающе заправлен в гульфик.

Глаза-то почему розовые? Контактные линзы? Тогда зачем проводки? И на кой дьявол нижний из них убегает в ширинку?