Гонзо-журналистика в СССР - Евгений Адгурович Капба
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот стервец сидел на первом ряду и жрал лимон! Ему было чудовищно кисло, аж перекручивало всего, но он старался, тщательно пережевывал его вместе с кожурой… Господи, да меня самого перекосило, чего уж говорить об артистах! Идеальное преступление, чтоб его…
Но каковы мотивы? Ладно, нужны кадры — с мотивами будем разбираться потом.
Мне пришлось погрозить ему пальцем — и он испуганно спрятал лимон за спину. Я глянул на сцену — лица мальчишек заметно расслабились, так что я ухватился за фотоаппарат, поколдовал со вспышкой и таки сделал несколько приличных снимков.
А потом подсел к парню.
— Ты чего? — спросил.
— В хор не взяли, — шмыгнул носом он. — Людмила Владимировна сказала, что я должен еще позаниматься. Слух надо развивать, сказала. Обидно.
— И ты отомстил, стало быть?
— А то! — кивнул юный мститель и улыбнулся светлой и радостной улыбкой, в которой отсутствовало аж три зуба.
Глава 21,
в которой Анатольич называет вещи своими именами
Стол впечатлял. Огромный, круглый, темный, он внушал некое почтение и пиетет. За таким столом хотелось говорить о важных вещах, делать благородный вид, и называть тех, кто сидит рядом с тобой «сэ-э-э-эр». Сэр Ланселот, например, или — сэр Гавейн.
— Король Артур и рыцари Круглого стола, — сказал я.
— Да! — довольно оскалился Волков. — Приятно иметь дело с умным человеком.
— Не умным — эрудированным. Был бы я умный — у меня на тумбочке около кровати не анальгин с зеленкой стояли бы, а фотография многочисленной семьи и статуэтка «Золотое перо», — отмахнулся я. — Так это не для рабочего кабинета, а для конференц-зала скорее, да?
— Какого-какого зала? — удивился Волков. — Откуда ты вообще эти слова берешь? Но ход мыслей понятен, вот его Петру Мироновичу и изложишь. Ему понравится.
— А стульев сколько? Двенадцать? Хо-хо, Василий Николаевич, вы мне даете богатую пищу для разглагольствования!
— Ну, особенно не увлекайся, у тебя десять минут будет на заводе, и еще тридцать — в городе.
— А интервью? — заикнулся я.
— А это уже по ходу, как договоришься… — Волков не удержался и провел ладонью по гладкой, полированной столешнице. — Превосходно получилось, да! Пре-вос-ход-но! Ты мне вот что скажи — правда что ли, что «Комсомолка» тебя переманивает?
— Ну, говорить об этом рано, мы еще с вами Дворец Спорта не построили, и санаторий…
— Достал ты меня с этим санаторием, да! ПДО в одиночку не вытянут! Водолечебница, реликтовые сосны… Это ты хорошо придумал, но чтобы не получился очередной детский лагерь «Ромашка» с деревянными сортирами и бигосом на обед, тут нужны усилия не только наши! Да!
— Рикк согласен, Исаков вроде как не против, но ему нужно с генеральным еще переговорить, Рогозинского скоро увижу — тоже попробую…
— А не сожрет тебя Рогозинский? Ты его здорово унизил! — испытующе заглянул мне в глаза Волков.
— А я невкусный. Да и отношения планирую наладить.
— Невкусный он… Борони Бог тебя с ним драку затеять, а то знаю я!
— Да за кого вы меня принимаете, Василий Николаевич? — деланно возмутился я.
Тот только оскалился и погрозил пальцем.
* * *
«Ундервуд» стрекотал как наскипидаренный, я лупил пальцами по клавишам, набирая статью про новый производственный участок на ПДО — по обработке мореного дуба. Она должна была выйти одновременно с материалом о визите в город Петра Мироновича Машерова — то есть во вторник.
Понедельник предстоял напряженный, да и выходные тоже, поэтому я старался подчистить все хвосты, работал как заведенный, вычеркивая один за другим пункты из списка небольших, но нужных материальчиков для газеты — они неплохо разбавляли вечную скукоту официальных статей и отчетов о тереблении долгунца (сорт льна, а не то, что вы подумали). Наброски и черновики один за одним отправлялись в мусорное ведро, переродившись в виде ровных строчек машинописного текста на листах тонкой, сероватой бумаги, переложенными копиркой.
Вечная лужа, которая образуется у многоэтажки — следствие не прочищенной ливневки, герой-любовник, написавший с тремя ошибками на асфальте «Рая, я тебя люблю», анонимка про собачек и кроликов, и так далее и так далее…
В кабинет заглянул Юрий Анатольич:
— Гера! Здорово! А я видишь ли по району катаюсь, памятники фотографирую!
— В смысле? — удивился я.
— Так поручение поступило: в Гомельском историческом музее готовят каталог по всем памятным знакам и мемориалам Великой Отечественной войны. Вот Светловой в приказном порядке и довели — чтоб отфоткали!
— А мы тут каким боком? Пусть музей фоткает! У них вон целый штат шибко умных сотрудников, которые отправляют кидаться головой в навоз целых редакторов отделов!
— Так у музея машины нет! А у редакции — есть… А за бензин кто платить будет? Если называть вещи своими именами — охерели! Вот мы вроде как районка, а район нам что, деньги выделяет? Не-е-е-ет, ни шиша. Мы на хозрасчете, всё сами зарабатываем. Самоокупаемость! И в какую графу нашей бухгалтерии записать расходы на бензин на покатушки по району? Я за вчера-сегодня, уже, считай, два раза до Минска съездил… А потом за нецелевое расходование средств кому предъявят? Одним словом — жопа полная! А у тебя что?
Я помахал перед его носом письмом без указанного отправителя:
— Анонимка. Пишет, мол отлов бездействует! Мол, в самом центре орудует банда псов, которые делают подкопы, прогрызают дырки в ограждениях, вредят подсобным хозяйствам. Вот, гляди — фотографию приложили, и не жалко им было пленку тратить… — на фото было хорошо видно трупики кроликов, которые лежали в рядок у разгромленных клеток. — Адрес проблемы, пишут, хорошо известен: вся Набережная и Центральная площадь кишит псами… Мне вот что интересно, Анатольич — они кроликов тоже на площади прям у фонтана разводят? Или может — на Набережной клетки поставили? Ну ка-а-ак, скажи на милость я могу им помочь, если они не указали адрес? И зачем писать анонимки — у нас что, тридцать седьмой год на дворе? И вообще — как будто других проблем нет, такое чувство что я уже год про одних собак только и пишу!
— Я тебе больше того скажу, — он взял у меня фото. — Это не собаки. Это тхор!
— Какой хор? — не понял я.
— Известно какой! Вонючий! Это он вот так живность губит, не добычи ради, а удовольствия для.
— А-а-а-а, хорёк! — даже я, вроде и местный, со всеми этими словечками никак не разберусь. Сначала — налисники, теперь вот — тхор… — Так что — собаки ни
