С ярмарки - Шолом Алейхем
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вдруг мечты лопнули, как мыльный пузырь. Ни Житомира, ни института, ни купанья, ни катанья на лодке, ни каникул, ни девушек, никакого рая – с карьерой покончено! На отца жалко было смотреть! Он пожелтел как воск; новые заботы, новые морщины, и снова вздохи: «Господи, что делать? Как быть?» И поэту Биньоминзону стало не по себе; ему хотелось утешить Шолома хотя бы новой песней, но, увы, не поется!
«Коллектора» что-то вовсе не видно. Он раза два показался, сказал, что у него есть для «сорванца» великолепный план, который на всю жизнь обеспечит его самого, его детей и даже внуков, но, к сожалению, «Коллектору» сейчас некогда. Он ушел, и с тех пор о нем ни слуху ни духу.
61. Конец идиллии
Что за человек был «Коллектор»? – Три рубля «с грамматикой» на праздник. – Смерть «Коллектора». – Похороны. – «Странный это был человек». – Поэт Биньоминзон исчез и объявился в Америке.
Нет ничего вечного на земле. Пришел конец и описанной выше идиллии. Один из упоминавшихся здесь друзей ушел преждевременно, вслед за ним не стало и другого, и кружок распался. Почин сделал «Коллектор» в темных очках и глубоких резиновых калошах, а за ним вскоре исчез и поэт Биньоминзон.
Что же собственно за человек был этот «Коллектор»? Откуда он взялся? Имел ли он на белом свете хоть одну близкую душу? Ради кого он трудился всю жизнь, изо дня в день месил грязь, обливался потом, дожидаясь главного выигрыша? На все это трудно ответить. Помнится только, что он частенько просил своего юного друга Шолома уделить ему минуту и написать своим красивым почерком адрес по-русски. Адрес он диктовал так: «Местечко Погост, Пинского уезда, Минской губернии, госпоже Фрейдка Этка»…
– Госпоже Фрейдке Этке, – поправлял его Шолом соответственно грамматике, а «Коллектор» диктовал дальше:
– Со вложением три рубля…
– Трех рублей, – снова поправлял его Шолом соответственно грамматике.
– К чему здесь грамматика? – упирался «Коллектор». – Там не грамматику, а денег ждут на праздник.
Недаром у нас на Волыни есть поговорка: литвак, уезжая из дому на семь лет, забывает попрощаться. У «Коллектора» была привычка уйти на секунду и пропасть на целую вечность. И сколько бы потом ни допытывались у него, где он пропадал, никогда не добьетесь у него толку. «Был, не был, какая беда!»
И теперь «Коллектор» исчез куда-то, и никто не знал где он.
Однажды, дело было утром, Шолом занимался с учениками у себя на квартире, как вдруг отворилась дверь, и вошел отец. Шолом испугался: «Что случилось?» Ничего, «Коллектор» заболел. Нужно сходить проведать его.
По дороге Шолом подробней узнал все от отца. «Коллектору» собственно давно нездоровилось, но в последнее время он серьезно заболел. Подробности, чем дальше, становились все мрачней. Выяснилось, что «Коллектор» опасно болен. «Есть опасения, что дела очень плохи, то есть «Коллектор» при смерти, можно сказать». Разговаривая таким образом, они подошли к синагогальному двору.
Двор синагоги залит лучами палящего летнего солнца. Целая орава полуголых, босых ребятишек играет в лошадки, оглашая воздух звонкими, задорными криками. Весело и оживленно на еврейской улице. Как ни тесно здесь, как ни скученно, воздух все же живительно свеж. То тут, то там виднеется деревце, пробивается травка. Помои, вылитые прямо на улицу, прибивают пыль, которую ребятишки (лошадки) подняли своей беготней. Как бы то ни было – на дворе лето, и божий мир хорош!
– Вот здесь живет «Коллектор», – сказал отец, и они, придерживаясь руками за сырые стены, спустились в какой-то подвал, верней в какую-то яму, открыли дверь, с тяжелой железной щеколдой, и глазам их предстала такая картина. На голой земле лежало что-то, покрытое черным, вздутое бугром посредине. В изголовье оплывали две свечи, воткнутые в две бутылки разного цвета и разной величины. Посреди комнаты сидел на табуретке какой-то человек, очевидно служка, со всклокоченной бородой, в рваной капоте. По правую сторону, у стены, осиротевшие стояли рядышком, словно близнецы, глубокие резиновые калоши, старые и рваные, а на подоконнике единственного окна валялись большие темные очки.
…………………………………………………………………
В тот же день состоялись и похороны. Можно себе представить, какими могли оказаться эти похороны, если покойник, во-первых, был бедняком – никто его знать не знал, а во-вторых, слыл в городе скрытым вольнодумцем. Но так как в его проводах приняли участие такие люди, как реб Нохум Рабинович, Иося Фрухштейн, оба «удачных зятя» и Арнольд из Подворок (это были первые, если не единственные похороны, на которых присутствовал Арнольд), то город заинтересовался, и люди, глядя один на другого, начали собираться, процессия все росла и росла, и похороны совсем неожиданно вышли великолепными и импозантными. Нищие, калеки, почуяв богатую поживу, сползлись изо всех углов, хватали провожающих за полы, а затем подняли крик, требуя, чтобы родственники покойника шли перед носилками и раздавали милостыню. Трудно было убедить их в том, что умер бедняк, такой же нищий, как они.
– Чем же он заслужил такие похороны? – возмущались нищие. – Если это не богач и, как видно по всему, не раввин, то за что ему такая честь?
Солнце еще пекло немилосердно, когда из темного подвала вынесли покрытые черным носилки. Двор синагоги и вся улица были запружены темной людской массой. Никто не был приглашен, люди сами пришли. Никто не плакал, но кругом слышались вздохи. Никто не произнес надгробного слова, не рвал на себе одежды, не прочел заупокойной молитвы, не собирался справлять траур. Но похвалы покойному слышались отовсюду, носились в воздухе: «Хороший был человек…» – «Не святой, конечно, но хороший, славный человек…» – «Поддерживал бедняков в городе…» – «Сколько бы ни зарабатывал – все отдавал, последний кусок…» – «Жертвовал собой ради других…» – «Для больных бедняков драл с живого и мертвого…» – «Не любил, чтобы его благодарили…» – «Никогда не говорил о себе, всегда думал о других…» – «Странный был еврей…» – «Не странный еврей, а странный человек…» – «Да, это человек…»
Это были тихие, но достойные похороны. Чувствовалось какое-то удовлетворение. Слава богу, человека вознаградили, если не при жизни, то хоть после смерти, хоть сколько-нибудь воздали ему за годы мучений, нужды, лишений и горя. Жаль только, что сам «Коллектор» не мог встать хоть на минуту, хоть на одно мгновение посмотреть, какую честь оказывают ему. А впрочем, кто знает? Что знают люди?… И в голове возникли мысли о бессмертии души, в которое покойный верил, хоть и слыл вольнодумцем. Быть может, душа следует за носилками вместе с нами и знает больше нас, много, много больше. Как знать?
Чем дальше, тем больше редела толпа. До кладбища дошли только самые близкие друзья, весь «клуб». Место «Коллектору» отвели скромное, каким был он сам. Его похоронили в сторонке, насыпали бугорок на свежей могиле и разошлись. Никто не плакал, никто не произнес надгробного слова. Первое время в «клубе» еще иногда вспоминали о нем, потом перестали вспоминать и вовсе забыли.
Вскоре после этого исчез и поэт Биньоминзон. Долгое время никто не знал, куда он делся. Потом дошли слухи, что он в Киеве, а впоследствии имя Биньоминзона упоминалось в связи с «великой битвой», разразившейся между киевскими «мудрецами», с которыми мы еще встретимся в дальнейших главах. Его имя фигурировало рядом с именами Мойше-Арона Шацкеса, Ицхока-Якова Вайсберга, Дубзевича, Даревского. А много позже распространился слух, что Биньоминзон объявился в Америке, что он там «реверент»[58] и с ним все обстоит «ол райт».
Вот так распался этот кружок, компания разбрелась и не стало такой редкостной дружбы. Конец идиллии!
62. Полгода скитаний
Одинокий и осиротевший. – «Человек с овчинами». – Герой отправляется искать счастья по свету. – Не вечно же быть гостем. – Конкуренция со стороны «учителей для девочек», местечковая зависть и вражда. – Музыкант Авром, своего рода Стемпеню. – Герой бежит с чужбины домой.
Потеряв таких близких людей, как «Коллектор» и Биньоминзон, герой настоящей биографии буквально места себе не находил. Он чувствовал себя по-настоящему осиротевшим. Еще более одиноким ощутил он себя, когда единственный его друг Эля уехал в Житомир. К этому невольно примешивалась и зависть. Шолом хорошо знал, что зависть низкое, недостойное чувство. Но он ничего не мог поделать с собой. Ему было досадно, что товарищу выпало такое счастье, а ему нет. Чем он виноват, что родился на несколько месяцев раньше? Из-за такого пустяка погубить карьеру, проиграть свое счастье! Уткнувшись лицом в подушку, он долго и горько плакал. Ему казалось, что все потеряно, небо низверглось на землю, мир погрузился в сплошной мрак. Но нет раны, для которой не нашлось бы бальзама, и лучший исцелитель – время.