Статский советник - Борис Акунин

И полицейского вице-директора согнуло пополам в пароксизме удушающего, неудержимого хохота, отчасти, несомненно, объясняемого спадом нервного напряжения.

Эраст Петрович улыбнулся, потому что веселье Глеба Георгиевича было заразительно, но снова зацепил взглядом тонкую фигурку в гимназической шинели и посерьезнел.

— Где Г-Грин? — спросил он. — Он сидел вон там, одетый отставным генералом.

— Такого, ваше высокородие, нет, — насупился седоусый, обернувшись к разложенным на аллее телам. — Раз, два, три, четыре, пять, гимназист шестой. А боле никого. Эй, черти, где седьмой? Их семь было!

Князь больше не хохотал. Он обреченно огляделся по сторонам и, стиснув зубы, застонал.

— Ушел! Через ту самую канаву и ушел. Вот вам и победа. А я уж и реляцию в голове сочинил: потерь нет, Боевая Группа полностью истреблена.

Он схватил Фандорина за руку и крепко стиснул.

— Беда, Эраст Петровича, беда. У нас в руках остался хвост от ящерицы, а сама ящерица сбежала. Хвост она отрастит новый, ей не привыкать.

— Что б-будем делать? — спросил статский советник. Его тревожные голубые глаза смотрели в такие же тревожные черные глаза князя.

— Вы — ничего, — вяло ответил Глеб Георгиевич. Вид у него был уже не триумфальный, а померкший и очень усталый. — Вы поставьте свечку в церкви, потому что сегодня Господь явил вам чудо, и отдыхайте. Теперь и от меня-то проку мало, а от вас тем более. Вся надежда, что филеры с агентами его где-нибудь зацепят. На квартиру он, конечно, не вернется, не дурак. Все известные нам красные, розовые и даже чуточку малиновые будут под негласным наблюдением. Гостиницы тоже. Я же иду спать. Если что, меня разбудят, а я дам знать вам. Только навряд ли… — он махнул рукой. — Завтра утром будем снова строить козни. А сегодня всё, je passe.[8]

Свечку в церкви Эраст Петрович ставить не стал, потому что суеверие, да и отдыхать почитал себя не вправе. Долг требовал отправляться к генерал-губернатору, у которого статский советник по разным неподвластным ему обстоятельствам не показывался уже четыре дня, и предоставить подробный отчет о состоянии розыска и расследования.

Однако являться в резиденцию его сиятельства вывалянным в снегу, с надорванным воротничком и в помятом цилиндре было немыслимо, так что пришлось заехать домой, но не более чем на полчаса. В четверть двенадцатого Фандорин, в свежем сюртуке и безукоризненной сорочке с галстуком-дерби, уже входил в приемную его высокопревосходительства.

В просторной комнате кроме князева секретаря никого не было, и статский советник по всегдашнему обыкновению намеревался войти без доклада, но Иннокентий Андреевич, деликатнейше кашлянув, предупредил:

— Эраст Петрович, у его сиятельства посетительница.

Фандорин склонился над столом и написал на листке:

Владимир Андреевич, готов доложить о сегодняшней операции и всех предшествовавших ей событиях.

— Прошу срочно п-передать, — сказал он очкастому чиновнику, и тот, с поклоном приняв записку, нырнул в дверь кабинета.

Фандорин встал перед самой дверью, уверенный, что будет немедленно впущен, однако секретарь, вынырнув обратно, ничего ему не сказал и уселся на свое место.

— Владимир Андреевич прочитал? — недовольно спросил статский советник.

— Этого я не знаю, однако же шепнул его сиятельству, что записка от вас.

Эраст Петрович кивнул, нетерпеливо прошелся по ковровой дорожке — раз, другой. Дверь оставалась закрытой.

— Да кто там у него? — не выдержал Фандорин.

— Какая-то дама. Молодая и очень красивая, — охотно отложил перо Иннокентий Андреевич, кажется, и сам заинтригованный. — Имени не знаю, вошла без доклада. Фрол Григорьевич провел.

— Так Ведищев тоже там?

Отвечать секретарю не понадобилось, потому что высокая белая дверь тихонько скрипнула, и в приемную вышел сам Ведищев.

— Фрол Григорьевич, у меня срочное дело к его сиятельству, чрезвычайной в-важности! — раздраженно произнес Фандорин, но князев камердинер повел себя загадочным образом: приложил палец к губам, потом тем же пальцем поманил Эраста Петровича за собой и, шустро переставляя полусогнутые ноги в войлочных полуваленках, заковылял по коридору.

Статский советник, пожав плечами, пошел за стариком, подумав: возможно, не так уж несправедливы сетования петербуржцев, утверждающих, что московское начальство начинает от преклонных лет выживать из ума.

Ведищев открыл одну за другой пять дверей, несколько раз сворачивал то вправо, то влево и, наконец, вывел в узкий коридорчик, который, как было известно Фандорину, соединял кабинет генерал-губернатора с внутренними апартаментами.

Здесь Фрол Григорьевич остановился, снова приложил палец к губам и слегка толкнул низкую дверку. Та бесшумно приоткрылась, и обнаружилось, что в щель отлично видно всё, что происходит в кабинете.

Эраст Петрович увидел Долгорукого, сидевшего спиной, а перед ним, на удивительно близком расстоянии, какую-то даму или барышню. Собственно говоря, никакого расстояния не было вовсе — посетительница уткнулась лицом в грудь его сиятельства, из-за плеча с золотым эполетом виднелась лишь верхушка головы. Тишину нарушали только всхлипы, сопровождаемые жалобным пришмыгиванием.

Фандорин недоуменно оглянулся на камердинера, и тот вдруг выкинул очень странную штуку — подмигнул статскому советнику морщинистым глазом. Вконец сбитый с толку, Эраст Петрович вновь заглянул в щель. Увидел, как князь поднимает руку и осторожно гладит плачущую по черным волосам.

— Ну-ну, голубушка, будет, — ласково сказал его высокопревосходительство. — Молодец, что пришла к старику, что душу облегчила. И что поплакала, правильно. А про него я тебе так скажу. Выкинь ты его из сердца. Не пара он тебе. И никому не пара. Ты девочка прямая, горячая, наполовинку жить не умеешь. А он — хоть и люблю я его — неживой какой-то, будто инеем прихваченный. Или пеплом присыпанный. Не отогреешь ты его, не оживишь. Уж многие пробовали. Послушай моего совета, не трать на него душу. Найди себе какого-нибудь молодого, простого, ясного. С такими больше счастья, уж поверь старому человеку.

Эраст Петрович слушал речь князя, и точеные брови недоверчиво сдвигались к переносице.

— Не хочу я ясного, — гундосым от слез, но вполне узнаваемым голосом провыла черноволосая посетительница. — Вы ничего не понимаете, он живее всех, кого я знаю. Только я боюсь, что он любить не умеет. И еще все время боюсь, что его убьют…

Дальше Фандорин подслушивать не стал.

— Зачем вы меня сюда привели? — яростно прошептал он Фролу Григорьевичу и быстро вышел из коридора.

Вернувшись в приемную, статский советник, до чернильных брызг налегая на перо, написал генерал-губернатору новую записку, существенно отличавшуюся от предыдущей и по тону, и по содержанию. Но передать ее секретарю не успел — белая дверь распахнулась и послышался голос Владимира Андреевича:

— Ну иди, иди с Богом. И про совет мой помни.

— Здравствуйте, Эсфирь Авессаломовна, — поклонился статский советник вышедшей в приемную красавице.

Та смерила его презрительным взглядом. Невозможно было даже вообразить, что эта надменная особа только что всхлипывала и сморкалась, как оставленная без мороженого приготовишка. Разве что глаза, еще не просохшие от слез, блестели ярче обычного. Не удостоив Эраста Петровича ответом, Царица Савская удалилась прочь.

— Эх, — вздохнул Владимир Андреевич, глядя ей вслед. — Где мои шестьдесят пять… Да вы входите, голубчик. Извините, что заставил ждать.

По молчаливому уговору о недавней посетительнице говорить не стали, а сразу перешли к делу.

— Обстоятельства сложились таким образом, что я не имел возможности явиться к вашему сиятельству с д-докладом раньше, — начал Фандорин официальным тоном, но генерал-губернатор взял его за локоть, усадил в кресло напротив себя и уютно, добродушно сказал:

— Всё знаю. Фрол имеет доброжелателей и в Охранном, и в прочих местах. Донесения о ваших приключениях получал регулярно. И о сегодняшней баталии полностью осведомлен. Получил подробную реляцию от коллежского асессора Мыльникова, со всеми подробностями. Славный человек Евстратий Павлович. Очень хочет на освободившееся после Бурляева место. А что ж, можно перед министерством словечко замолвить. Я уж и депешку о сегодняшнем геройстве его величеству отбил — пораньше, чем ваш князек. Тут ведь главное, кто раньше доложит. Про вашу доблесть расписал в самых ярких красках.

— За это п-покорнейше благодарю, — в некоторой растерянности ответил Эраст Петрович, — однако же хвастать особенно нечем. Главный п-преступник скрылся.

— Один скрылся, а шестеро обезврежены. Это большущая удача, голубчик. У полиции давненько такой не бывало. И победа одержана у нас в Москве, хоть и с привлечением помощи из столицы. Из моей депеши государь поймет, что шестеро террористов, которые перебиты, — наша, московская заслуга, а что седьмой ушел — так это Пожарский проворонил. Я депешки-то составлять умею. Почитай, полвека по чернильным морям плаваю. Ничего, милостив Господь. Может, и поймут там (морщинистый палец князя ткнул в потолок, адресуясь не то к государю, не то непосредственно к Господу), что рано еще Долгорукого на помойку выкидывать. Прокидаются! И про ваше застрявшее представление на обер-полицеймейстерство я в депеше тоже помянул. Посмотрим, чья возьмет…