Лиловый (II) - Ганнибал

Должно быть, если б это случилось еще полгода назад, женщина была бы обречена на голодную смерть. Но теперь Уло лишь вздохнул и увел ее, хромающую, к себе в комнату, где вправил ей щиколотку и высказал все, что о ней думает, а она сидела и грустно смотрела на него.

Нина пыталась выйти на работу на следующий день, но из-за своей ноги была еще более неуклюжей, чем обычно, зацепившись рукавом рубахи за ленту, рухнула на конвейер и едва не попала под удар штамповщика; Уло вовремя остановил двигатель и отцепил ее, и лицо у нее было белее снега, а руки дрожали. Управляющий пришел в такую ярость, что крикнул ей, что больше она может не приходить: она уволена.

Это было впервые, когда Нина заплакала. Управляющий уже ушел, а она сидела на полу, возле ног Уло, и размазывала по щекам грязные слезы, ей было невыносимо стыдно за себя, за то, что она знала уже: Уло не бросит ее, и теперь она камнем повиснет на его шее.

Уло ничего не сказал ей на этот раз. Его лицо сохраняло привычную ровность, будто ничего и не произошло, он отвел ее в комнату, которая теперь принадлежала обоим и в которой катастрофически не хватало места, принес ей ужин из столовой. Нина плакала весь вечер, он не утешал ее, но и не ругал, склонился себе над очередной схемой, зажав в зубах самокрутку. Она утихла только глубокой ночью, смотрела на него и думала. Уло не был мечтой шестнадцатилетней девушки, это точно, он временами казался ей черствым, даже бездушным, на его лице никогда не отражалось ничего сильнее удивления, да и красавцем он тоже не был, что скрывать; ей нравились, правда, его черные глаза, и в целом она к нему просто привыкла.

И тем не менее, пусть у него было каменное лицо, Уло по-прежнему кормил ее и не прогонял. В этом было что-то… и она смотрела на его широкие плечи и думала о том, что с ним она в полной безопасности. Что бы ни случилось, он не бросит ее…

Дня через два он вернулся с работы, — Нина теперь сидела в комнате и только занималась рукоделием, а иногда и вовсе ничего не делала, — и сказал ей:

— Собирайся.

Она даже напугалась, но послушно собрала свои малочисленные вещи в узелок. Уло, правда, и собственные пожитки стал собирать, пока комната не оказалась пустой. Он взял ее за руку и повел за собой, и тут до Нины дошло, что это означает.

Комнаты предназначались в основном для холостяков; Уло отправился в жилой квартал, окружавший завод, отыскал старый покосившийся дом и вошел туда.

Внутри было темно, из-за прикрытой двери доносились чьи-то голоса. Он поднялся по лестнице.

— Эти две комнаты будут наши, — сказал он ей. — Раз уж ты не работаешь, наводи тут порядок.

У Нины просто не было слов; она поймала его за небритые щеки и целовала, а потом кружилась по комнате, пока не споткнулась, — ее щиколотка зажила не до конца, — и едва не рухнула. Уло не улыбнулся, но поддержал ее и даже потрепал по волосам.

Это были комнаты не из лучших; Нина убила неделю на то, чтобы привести их в божеский вид. Сам дом был старый, и рамы на окнах потрескались, а нижний этаж занимало шумное семейство часовщика, у которого оказалась до чудного сварливая жена, а их младший сын попытался приставать к Нине на второй же день. И все равно она была счастлива, будто Уло привел ее жить во дворец; ей казалось, будто ее жизнь обрела какой-то новый смысл, и ужасные машины окончательно ушли, оставили ее в покое. Нина очень старалась быть полезной для Уло, насколько могла, а в свободное время даже стала учиться у старого часовщика грамоте.

Это желание возникло в ней неспроста: Уло часто читал какие-то замусоленные книги при свете лампы, и Нина чувствовала, какая она никчемная и глупая в сравнении с ним. Она ничего толком не умела, даже читать, и поговорить с ней ему было не о чем; он время от времени, правда, заводил разговоры, но все, что Нина знала, были сказки, которые в детстве ей рассказывала мать. И Уло снисходительно слушал ее, даже спрашивал что-то.

К середине зимы она освоила азы грамоты и пыталась читать все надписи, какие только видела. Она читала сокращенные обозначения на схемах, какие Уло приносил домой, и заголовки его книг, а потом обнаружила, что на коробках с продуктами тоже, помимо рисунков, что-то написано, и стала читать и эти названия. По вечерам, пока Уло копался в своих схемах, Нина часто задумчиво сидела за столом, расставив перед собой разнообразные упаковки, и читала вслух:

— Мо-ло-ко. Кру-па. Су-ше-ны-е я-го-ды.

Он ничего не говорил ей и не улыбался, но однажды ей никак не удавалось прочесть слово, и он легко, будто между делом подсказал ей:

— Ацидофилин.

— Что это? — спросила Нина.

— Открой упаковку да попробуй, — ответил Уло и усмехнулся. Она смотрела на него, завороженная его улыбкой, и не сразу сообразила исполнить его рекомендацию. «Ацидофилином» оказался тот же кефир, только будто бы более густой.

Упаковки, впрочем, особым разнообразием не отличались, а за книги браться она пока не решалась, и Нина стала отыскивать все, что могло нести на себе какие-нибудь надписи. Так она рылась в настенном шкафчике и нашла красивую коробку, на дне которой еще оставалось немножечко чая. На коробке было что-то написано, Нина попыталась прочесть это и поняла, что буквы совершенно незнакомые.

Она стояла и внимательно разглядывала упаковку. Она раньше никогда не интересовалась тем, откуда у Уло такой вкусный чай, и упаковка была сделана так безукоризненно, а из какого материала — Нина не смогла определить, даже когда поколупала ее ногтем и попробовала на зуб.

Она хотела спросить Уло вечером, но отчего-то не решилась.

Она спросила у часовщика на следующий день:

— А эти буквы — единственные?

— Что ты имеешь в виду? — не понял старик.

— Ну, а может, в других городах пользуются другими буквами?

— Нет, — страшно удивился он. — С чего ты взяла? Мы всегда пользовались только этим алфавитом, на нем писали еще тысячи лет назад, и на всей планете используют лишь его.

Нина пожала плечами и ничего не сказала.

Почему-то ей казалось, что Уло лучше об этом не спрашивать; но женщины любопытны, как кошки. Уло подолгу отсутствовал, а Нина была дома одна. Он хранил свои инструменты во второй комнате, разложил их на полках и кособоком столе, и она раньше заходила туда, только чтоб убраться, а теперь стала заходить и рассматривать их. Большинство вещей было ей знакомо, пусть она знала названия не для всех: всевозможные отвертки, плоскогубцы и гаечные ключи не были для нее чем-то удивительным.

Она вытирала пыль на столе и нашла маленькую коробочку из такого же неведомого материала, заваленную конденсаторами. Она не заметила бы ее, если б не уронила банку с ними, тускло-красные цилиндры с ножками рассыпались по полу, Нина вполголоса костерила себя за неуклюжесть и подобрала коробочку. Предназначение этой штучки для нее осталось загадкой, как и то, отчего коробочка была спрятана, — иначе не скажешь, — в банке с конденсаторами. Нина попыталась открыть коробочку, но у той будто даже не было видимых швов, и на зуб она была не похожа ни на один металл, который был известен женщине. Зато на коробочке была красивая маленькая кнопочка, она нажала, и вдруг прямо на поверхности коробки вспыхнул квадрат призрачного света, на котором были какие-то символы, — она даже не была уверена, буквы это или цифры. Символы светились, потом угасли. Нина, перепуганная, спрятала коробочку обратно и поставила банку с конденсаторами на место.

Она ничего не сказала Уло. В ту ночь она долго не могла уснуть, все возилась у него под боком, пока он не рассердился на нее, молча поймал и прижал к себе так, чтоб она уж не могла пошевелиться; Нина стихла, глядя в черную пустоту перед собой.

Сигналы продолжали уходить в космос без ответа. Техники качали головами; некоторые советники опять высказали мнение, что пора готовиться к обороне, но он лишь поднял руку в запретительном жесте.

— Эту войну силой не выиграть, — сказал он позже. — Только хитростью. Бездушные отродья сильнее нас, и всегда были, иначе нашему божественному предку не пришлось бы бежать. Именно поэтому я и считаю, что мы должны обмануть их. Заинтриговать собой, заставить выйти на связь, доказать им, что мы глупы и беспомощны. Быть может, даже сделать вид, что мы хотим пойти по их пути. Неужели они откажутся повести нас по дороге духовной смерти!..

В чем они были правы, — это в том, что дольше сидеть без действия было нельзя. И Фальер в ту ночь долго лежал без сна, раскинув руки, и смотрел в белый потолок, но видел перед собой черноту в сиянии звезд.

Тоненькие ниточки вели от звезды к звезде. Его задачей было выбрать.

Он сделал выбор, хоть наутро у него сильно болела голова, и призвал к себе Марчелло Тегаллиано, ответственного за спокойствие в окраинных кварталах. Тегаллиано был полный коротышка с пронзительным жестоким взглядом, в молодости бывший управляющим на одном из заводов, знал в совершенстве, каким образом думают закованные, и любого из них мог вывести на чистую воду; не один был по его почину уволен за воровство или халатность.