Комбатант - Александр Бушков

И ведь даже на дуэль не вызовешь — нельзя с такими подонками драться благородным образом…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ДЫХАНИЕ ОКЕАНА

Услышав в трубке голос Ксавье, Бестужев, так и не решивший, с чего начать разговор, на секунду замялся, потом произнёс отчётливо, внятно:

— Надеюсь, вы меня узнаёте, Ксавье?

Какое-то время царило непонятное молчание, потом инспектор быстро произнёс:

— Не называйте никаких имен! Вы меня поняли?

— Да, конечно, — сказал Бестужев, охваченный неприятной тревогой.

— В каких вы сейчас обстоятельствах?

— Я… — сказал Бестужев, тщательнейшим образом подбирая слова. — Я переночевал в небольшой гостинице, телефонирую вам из маленького кабачка…

— Вокруг всё спокойно? За вами нет слежки?

Бестужев оглянулся на крохотное помещение, ещё раз окинул взглядом парочку в углу, унылого пьяницу перед графином красного, равнодушного хозяина. Ответил:

— Ручаюсь, что нет.

— Ну, хоть что-то… Помните заведение, где мы с вами говорили о разных… причудливых изобретениях?

— Конечно, — сказал Бестужев.

— Как быстро вы можете там оказаться?

Бестужев быстренько прикинул в уме:

— Примерно через три четверти часа.

— Хорошо, — сказал Ксавье. — Для надёжности отсчитаем час… и ещё четверть. Я вас буду ждать там. Идите со всеми мыслимыми предосторожностями, вам понятно?

— Да, но…

— Вы что, не читали утренних газет? — не без сарказма вопросил инспектор.

— Не удосужился как-то, — признался Бестужев.

— Немедленно купите газету, кое-что поймёте… Всё. Через час с четвертью в том именно заведении. Все предосторожности!

И трубку на том конце провода решительно повесили. Бестужев аккуратно водворил свою на крючок, уже понимая, что произошло нечто новое — и лично для него наверняка не особенно и радостное. Кивнул толстому усатому хозяину — тот лениво наклонил голову в ответ — вышел из кабачка и, расслышав неподалёку пронзительные вопли мальчишки-газетчика, замахал рукой:

— Гарсон!

Мальчишка пулей подлетел к нему, подхватил монеты, сунул в руку свежеотпечатанный газетный лист и, не удостоив Бестужева, даже мимолетного взгляда, помчался дальше, выкрикивая всё так же оглушительно:

— Русские нигилисты сводят счёты! Резня в Фонтенбло! Масса трупов! Куда смотрит полиция?

Найдя местечко неподалёку от шумной улицы, Бестужев опустился на скамейку и раскрыл газету.

Он даже не смог бы назвать те чувства, которые испытал…

Сразу под названием почтенного печатного органа огромными буквами напечатан заголовок — то самое, что вопил мальчишка. А чуть ниже — его собственная фамилия, точнее, его последняя фамилия, под которой он пребывал исключительно в Париже. Значит, вот каков оказался следующий ход господина Гартунга… Но какова прыть! Этого ни за что не придумать было заранее, Аркадий Михайлович явно импровизировал — но до чего же мастерски, скотина…

С крикливой развязностью, свойственной подобным статейкам во всех абсолютно уголках света, излагалась леденящая душу история о том, как нынешней ночью на уединённой вилле в Фонтенбло русские радикальные революционеры по известным им одним причинам устроили перестрелку, в результате чего на месте событий остались два трупа: Степан Чермазов, известный террорист из эсеров, в Российской империи приговорённый к пожизненной каторге, но ухитрившийся бежать, и Сергей Вадбольский, ни в одну партию не входивший, однако крайне близкий к эмигрантским кругам. По счастливой случайности уцелел, хотя и ранен неопасно выстрелом из пистолета, некий полицейский агент, который и сообщил, что вышеозначенную резню учинил известный ему другой эсеровский террорист, пребывающий в Париже с фальшивым паспортом на имя Ивана Савельевича Руссиянова.

Парижская полиция поднята на ноги… Агенты располагают полным описанием преступника (Бестужев инстинктивно заслонился от прохожих газетным листом)… Комиссар Ламорисьер, чьи подчинённые также задействованы в розысках, заверяет: «Этот молодчик у нас долго не пробегает, тут ему не русские леса!» Ну, дальше можно и не читать — ничего конкретного, одни рассуждения о страшных русских, которые и в Париже, признанной столице цивилизованного мира, ведут себя, как азиатские дикари…

Однако, подумал Бестужев с удивившим его самого спокойствием. Сволочь, мерзавец, гадина… но до чего хваток!

Значит, эти два обормота не послушались дельных советов Бестужева и всё же попёрлись к своему царю, богу и воинскому начальнику. А тот… Режьте меня, отрубите мне голову, но ручаться можно, что Сержа Аркадий Михайлович положил собственноручно — с него станется, слишком хитёр, чтобы привлекать кого-то ещё, да и действовать следовало быстро, так, чтобы это непременно попало в утренние газеты… Понятно, почему он пристукнул Сержа, а Пантелея всё же оставил в качестве надёжного свидетеля: Пантюшка, бесправный беглец, спасающийся от уголовного преследования, полностью в руках Гартунга, а за Сержем не числилось грехов, способных сделать его совершеннейшей марионеткой…

Бестужеву пришло в голову, что Гартунг, собственно, всего-навсего продолжает первоначальный замысел. Обе намеченных цели, в общем, достижимы. Удар по революционной эмиграции будет нанесён, как и задумывалось изначально. Что до Бестужева… Предположим, полиция его хватает. Он, не выдавая всей подоплеки событий, заявляет, что является жандармским офицером, а вовсе не террористом-эсером. Со временем Департамент полиции, узнав о случившемся, его слова непременно подтвердит, очистит от глупых обвинений, вырвет из цепких ручек мадам здешней Фемиды… вот только, к гадалке не ходи, когда это наконец случится, пройдёт достаточно много времени, чтобы дело Штепанека успело завершиться, вполне возможно, успешно, и господин Гартунг опять-таки окажется, если так, в первых рядах отличившихся, а вот Бестужев — в крайне неприятном, уж безусловно проигрышном положении… Без сомнения, Гартунг что-то такое убедительное подготовил, чтобы предстать не противником Бестужева, не злоумышлявшим на его жизнь, Боже упаси, а, наоборот, благородным спасителем… Не мог он такого не приготовить… Чёрт с ними, с наградами и лаврами, но Гартунг непременно выскользнет из этой истории да ещё и в героях сыска ходить будет… И ничего не докажешь, собственноручные показания Сержа, лежащие сейчас в потайном кармане, с его смертью становятся едва ли не полностью бесполезными, а Пантюшка от всего отопрётся… если только жив останется к тому времени… а ведь, скорее всего, и переселится туда, где нет ни печали, ни воздыхания… В этой ситуации любые попытки Бестужева добиться справедливости и объяснить истину, будем реалистами, цели, скорее всего, не достигнут: Аркадий Михайлович, благороднейший джентльмен с огромными заслугами на ниве сыска, на Бестужева даже не обидится, а будет смотреть скорбно, сочувственно головой качать, печально молвить о юношеской горячности и неопытности иных ротмистров, не распознавших в происшедшем самую подлую провокацию со стороны революционеров… И это ему будут сочувствовать, а не Бестужеву, это ему поверят. Поскольку единственное доказательство, три листка, исписанных карандашом беглым почерком, в общем, в свете происшедших изменений ни черта не стоят… И Бестужеву поневоле придётся очень быстро уняться, если он станет упорствовать, на него совершенно искренне посмотрят, как на умом тронувшегося, а там и явное неудовольствие выскажут — таков уж расклад. Выскользнет, мерзавец, в героях ходить будет, в вожделённых генеральских чинах, пусть и штатских — такова, господа мои, суровая реальность. Неуязвим получился наш Аркадий Михайлович.

И, собственно, кто сказал, что убивец Руссиянов непременно доживёт до финала? А не получит, скажем, пулю от нервничающего французского агента? Известно, как можно провернуть такое дельце: всего-навсего втолковать охотникам, что беглый убивец крайне опасен, уж так опасен, невероятно… Что русская полиция, собственно, и не настаивает на взятии его живым — а вот безопасностью французских полицейских, рискующих получить пулю от взбесившегося монстра, всерьёз озабочена, по братской солидарности… Случается ещё смерть от рук сокамерников, нечаянное отравление, да много чего ещё… Такой поворот сюжета тоже следует на всякий случай учитывать, хотя непонятно пока, как от него защититься…

А впрочем, излишне драматизировать своё положение не стоило, имелись и светлые моменты — это вовсе не попытка самоуспокоения, а трезвый расчёт, продиктованный собственным опытом и знанием сыскного ремесла. Прежде всего — трудности поиска и задержания. Совершенно та же ситуация, в какой он оказался в Вене, когда по его следу готова была пуститься императорско-королевская тайная полиция. Его фотографий в распоряжении местной полиции не имеется, есть лишь описание внешности, самой, нужно сказать, прозаической внешности, без особых примет. Известно, как трудно даже опытным агентам в таких случаях безошибочно высмотреть нужное лицо в толпе. Именно по этой причине, кстати, они не станут торопиться со стрельбой, есть нешуточный риск ошибиться и подстрелить совершенно постороннего, а мы ведь во Франции, где пресса всегда готова смачно и обстоятельно поглумиться над полицией, а господа депутаты ради лишней популярности подобного скандала ни за что не пропустят. Так что не всё так мрачно…