Только не говори маме. История одного предательства - Магуайр Тони

Контингент выглядел вполне нормально. Пациенты обоих полов в возрасте от подросткового до пожилого оказались в клинике, как я вскоре узнала, в силу самых разных житейских обстоятельств. Впрочем, чаще всего они попадали сюда в результате депрессии и алкогольной зависимости. Эти недуги косили людей вне зависимости от их возраста и социального статуса.

За то время, что пробыла в клинике, я успела узнать истории почти всех пациентов. Среди них была и жена успешного агента по недвижимости, которая страдала от вечных унижений со стороны мужа, тайного бабника и алкоголика. Так же, как и я, она приняла сильную дозу лекарств. Однако, в отличие от меня, сделала это неосознанно. В состоянии сильного опьянения она просто забыла, сколько таблеток транквилизатора уже выпила, и продолжала увеличивать дозу. Была здесь и молодая пара; влюбленные познакомились в этой же клинике год тому назад, тогда они оба лечились от алкоголизма. Встретившись, они полюбили друг друга, потом вместе выписались. Но, вместо того чтобы рука об руку идти к новой жизни, заглянули в ближайший паб.

Некоторые пациенты пребывали в апатии под воздействием транквилизаторов, которыми гасили депрессию, с тем чтобы врачи могли приступить к непосредственному лечению. Одна женщина особенно заинтересовала меня. С копной ярко-рыжих волос, кремовой кожей и зелеными глазами, она была самой красивой в нашей группе и самой тихой.

За едой мой взгляд невольно скользил в ее сторону. Однако она ни разу не взглянула на меня, не оторвала глаз от своей тарелки. Казалось, она совершенно не замечала ни окружающей обстановки, ни собратьев по несчастью, и ее тупое безразличие лишь разжигало мой интерес.

В конце завтрака медсестра подошла к ее столику, нежно взяла ее за руку и повела обратно в палату. Там ее усадили в кресло, укрыли колени пледом, и она так и сидела долгие часы, уставившись в одну точку.

Меня распирало от любопытства, и при первой же возможности я спросила у Гас, кто эта женщина.

— Она жена доктора, — сказала Гас. — Если бы не это, ее бы здесь не держали.

— А что с ней? — спросила я.

— Не знаю, но некоторые женщины впадают в очень сильную депрессию после родов, и она здесь уже больше года. Когда ее принимали, она еще разговаривала, а вот в последнее время все молчит.

— Она поправится? — спросила я, но, уже задавая этот вопрос, знала, что улучшения не будет.

Меня почему-то очень заинтересовала судьба этой женщины. Она вызывала во мне и любопытство, и жалость. Я знала о существовании иной реальности, где можно было исчезнуть, когда живой мир уже не представлял интереса, но инстинктивно чувствовала, что ее сознание находится сейчас в куда более далеком измерении, чем то, где успела побывать я сама.

— Ну, если ей не станет лучше, ее переведут отсюда; так всегда бывает, если пациент не реагирует на лечение.

Гас, похоже, была безразлична к судьбе женщины, и я, не желая знать, куда переведут бедняжку, прекратила расспросы.

После завтрака дежурная медсестра выяснила у меня историю болезни и попросила не покидать палату, поскольку меня должен был осмотреть доктор, чтобы назначить лечение. Через час у меня состоялась первая встреча с психиатром. Пока я говорила, он делал записи, но, стоило мне расслабиться в его обществе, он задал один-единственный вопрос, который свел на нет наши будущие отношения.

— Антуанетта, тебе когда-нибудь доставляли удовольствие сексуальные домогательства отца?

И даже когда я ответила: «Никогда», он продолжал настойчиво расспрашивать об этом.

— Не может быть, ведь ты подросток, и у тебя должны быть какие-то желания.

В этот момент я отключилась, и его голос просто поплыл в воздухе, не проникая в мое сознание. Я не стала рассказывать ему о городе, который отверг меня, о своем унижении и отчаянии, об утрате надежд, о том, что до сих пор жду материнской любви. Не призналась я и в том, что душа кричала от боли всякий раз, когда окружающие хлестали меня своим презрением. Что на время забыла слова судьи и, посмотрев на себя со стороны, увидела в себе преступницу. Теперь на мне была другая маска — не прилежной школьницы и счастливого ребенка, а человека подозрительного и равнодушного к помощи.

Мне дали тесты на проверку IQ, спросили, слышу ли я голоса, приказывающие мне совершать те или иные поступки. Последним был вопрос: чувствовала ли я, что люди говорят обо мне?

— Я не чувствовала, я знала, — возразила я.

Но это вызвало лишь надменную улыбку доктора, который опять деловито застрочил в блокноте. Позже я узнала, что в его отчете была охарактеризована как личность угрюмая, конфликтная и склонная к паранойе.

По причине моего возраста решили обойтись без медикаментозного лечения и, что самое главное, без электрошока. Вместо этого прописали ежедневную психологическую терапию.

На каждой часовой беседе с одним из трех психиатров мне задавали вопросы о моих чувствах и мыслях, на которые я отвечала коротко и сухо. Свою депрессию я скрывала под маской безразличия. Единственный вопрос, на который я так и не дала им ответа, касался того, получала ли я когда-нибудь удовольствие от секса.

Они задавали его вновь и вновь. Как будто думали, что, если я признаюсь, мне сразу станет легче. Нет, они не желали мне зла; просто у них было свое, предвзятое мнение, и они отказывались принимать правду. Я все спрашивала себя: неужели они действительно думают, что побои, вливание виски и душевные муки могут доставить удовольствие?

Часто задавали и другой вопрос: как долго я страдаю от депрессии? Мне так и хотелось крикнуть им: «А сами вы как думаете?» Правильно было бы ответить, что с шести лет, когда жизнь моя изменилась, но я знала, что они хотят услышать совсем другое. Поэтому отвечала: несколько недель. Мне уже было известно, какая участь ждет пациента, которого врачи считают опасным или не поддающимся лечению: перевод в закрытую палату и полная изоляция.

По соседству с нашим уютным островком стояло красно-кирпичное здание бывшей богадельни с маленькими зарешеченными окнами и длинными темными коридорами, в которых пахло хлоркой и плесенью. А вокруг него раскинулись одноэтажные здания, где, в зависимости от тяжести заболевания, проживали пациенты длительного содержания, все в одинаковых больничных пижамах. Мы часто видели, как их группками выводят на ежедневные прогулки вооруженные дубинками медсестры.

В то время госпиталь для душевнобольных был коммуной, изолированной от внешнего мира, и здесь было все, что требовалось для удовлетворения нужд его обитателей. Собственный магазин и столовая, куда нам разрешали ходить. Правда, после каждого посещения этих мест я возвращалась в свою палату совершенно опустошенная морально. Для меня это была деревня потерянных душ: людей, которые никому не нужны и которых давно забыли.

Госпиталь находился в стороне от главной дороги, занимая довольно большую территорию. Иногда мне удавалось тайком пробраться в одну из палат старого здания, когда открывались двери, чтобы вывести под конвоем очередную группу невменяемых. В палатах стояли койки и деревянные стулья. На некоторых из них сидели пациенты, которые были слишком неадекватными даже для прогулок. Они раскачивались взад-вперед и тихо стонали.

Впервые увидев обстановку в отделении для тяжелых больных, я поняла, что мне повезло оказаться в новом психиатрическом отделении. Наше здание было не только современным и красиво отделанным, но у нас были и телевизор, и игровая, и кухня, которая никогда не запиралась, так что мы могли в любое время суток приготовить себе горячие напитки, посидеть с ними в мягких креслах комнаты отдыха. Мы смотрели в большие и не зарешеченные окна, читали книги, ходили на прогулки. Единственное, что от нас просили, так это гулять группками в целях безопасности и находиться в палате в часы терапии. Кроме того, нам запрещалось покидать территорию клиники без разрешения, которое давали только при наличии сопровождающего посетителя. Но у нас и не было искушения нарушить эти правила и выйти в мир, потому что никто не хотел покидать безопасное уютное прибежище.