Рассказы разных лет - Хаджи-Мурат Мугуев

— Что, дорогой мой, удивлены? — слабо улыбнулся Матросов. — Оставили меня здоровяком, а встречаете развалиной. Зато вы выглядите прекрасно. Как плечо? Прошло?

— Все в порядке. Рана была пустяковая, затянулась, рука действует. Теперь надо ехать в дивизию. Где она, Андрей Ильич? Гоняюсь за ней уже третьи сутки, а догнать даже ее тылы не могу.

— Километрах в ста тридцати западнее Шагарта, — ответил полковник, потом, словно что-то надумав, внимательно поглядел на меня и вдруг сказал: — Знаете что, Сергей Петрович, я понимаю, что вам хочется поскорее в дивизию, но если вы попадете туда и через некоторое время — ничего особенного не случится, а вот мне сейчас позарез нужен на эти дни в этом городишке офицер и особенно в вашем звании.

— Зачем же?

— Дело в том, что я должен завтра, в крайнем случае послезавтра выехать в Познань на операцию моего застарелого аппендицита.

Полковник болезненно улыбнулся.

— Я крепился, пока было возможно. Когда шли бои и я командовал частью, я откладывал до лучших дней. Здесь где меня оставили комендантом, я думал на покое дождаться передвижного госпиталя с хорошим врачом, но болезнь не ждет, и наш врач предупредил меня, что если я в течение ближайших дней не лягу на операцию, то возможно опасное осложнение в виде прободения и перитонита.

— Сочувствую вам, Андрей Ильич, но скажите: как же я могу сделать это, даже если б и хотел помочь вам?

— Очень просто. У меня есть предписание штаба армии найти себе замену на эти несколько дней. Для этого можно использовать любого из свободных от строевой службы офицеров. А ведь вы еще не вступили в строй. Официальный приказ вы получите к вечеру. А пока располагайтесь здесь. Лучшей замены, по правде говоря, мне и не надо, тем более что вы неплохо говорите по-немецки.

Видя мои колебания, он добавил:

— Не раздумывайте, недели через две сможете выехать на фронт.

Признаюсь, предложение смутило меня. Хотя за время войны кем только не приходилось бывать нам, офицерам, приезжавшим на фронт! В сорок первом мне пришлось вместе с другими рыть противотанковый ров и вколачивать наклонные надолбы в районе Вязьмы, таскать взрывчатку саперам, работавшим на минном поле у шоссе под Москвой. Около Трубчевска, возвращаясь из партизанского района, я чинил вместе с пилотом на какой-то лесной просеке наш искалеченный У-2. В Сталинграде был даже водоносом, выползая среди ночи из землянки за драгоценной влагой. До воды было рукой подать, но эти сорок — шестьдесят метров проползти днем было невозможно, и мы, четыре человека, хотя и прикомандированные, но не имевшие прямого отношения к штабу, каждую ночь, обвешанные фляжками, с ведрами через плечо, пускались в короткий, но опасный путь…

— Не смущайтесь! Это продлится недолго, но вы очень поможете мне, — уговаривал меня полковник.

— А что же мне придется делать?

— Быть комендантом, замещать меня до тех пор, пока я не вернусь из госпиталя, — сказал полковник и тихо добавил: — Согласитесь, дорогой мой.

И я понял, как устал и как нуждается в операции этот больной человек, на лице которого явственно проступала землистая бледность.

Переводчица, молодая девушка, стоявшая позади полковника, подняла глаза и посмотрела на меня. По-видимому, и ей, прекрасно видевшей смертельную усталость полковника, хотелось, чтобы я хоть ненадолго заменил его.

— Хорошо. Во всяком случае я задержусь здесь до вечера. Только прошу срочно оформить назначение в штабе.

Полковник ободряюще потрепал меня по плечу.

Я вышел во двор комендатуры. Это был обычный немецкий двор, асфальтированный, с несколькими деревьями и густым плющом, весело и буйно охватившим первые этажи дома. По двору сновали солдаты комендатуры с повязками на рукавах. У черного крыльца четыре немки в белых передничках и кружевных наколках возились над грудой грязной посуды.

Я медленно вышел на улицу. У ворот стояли немцы, записавшиеся на прием к коменданту. Улица еще носила на себе следы недавних боев. Крыша соседнего пятиэтажного дома была разворочена снарядом, и перебитые балки свисали с чердака. Стены прижавшихся вплотную друг к другу зданий были выщерблены и исцарапаны шрапнелью и осколками снарядов. Угловой дом, наполовину снесенный авиабомбой, угрожал рухнуть. Возле него, копаясь в развалинах, работали пожарники-немцы. Исковерканные огнем, свернувшиеся листы кровельного железа валялись на тротуаре, щебень и битый кирпич засыпали улицу. Около сотни женщин, стоя в аккуратной цепи, убирали мусор и обломки, расчищая дорогу, и над всем этим неожиданно возвышалась половина второго этажа. Было странно видеть стол, покрытый кружевной скатертью, буфет с чудом уцелевшей посудой, детскую куклу и большие портреты, симметрично развешанные на покосившейся стене.

Завидя меня, очередь зашевелилась. Какой-то немец угодливо снял шляпу, за ним другой. Полная немка, умильно улыбаясь, присела в книксене. Красивая блондинка, чуть поведя в мою сторону большими подрисованными глазами, вежливо и с достоинством полукивнула. Я приложил руку к козырьку и быстро прошел в приемную. Часовой открыл дверь, и я вошел в кабинет коменданта.

— Вот и отлично! Попрошу вас пока принять этих людей, а затем, не ожидая меня, обедайте. Я же сейчас поеду на телеграф, — поднимаясь с кресла, сказал полковник. — Вообще, заменяйте меня полностью, будьте хозяином города и помните, что надеяться не на кого, решать надо все самому. Я приеду поздно, часам к восьми. Думаю, что к тому времени уже будет на вас приказ. Всего хорошего! — И, крепко пожав мне руку, полковник вышел.

Спустя минуту на улице раздался гудок его автомобиля, и я остался «хозяином» немецкого городка.

Справа от меня сидела переводчица Надя, та самая, которая полчаса назад с таким напряженным вниманием ожидала моего ответа коменданту. Это была полная смуглая украинка, четыре года назад угнанная откуда-то из-под Полтавы в эти края, как сообщил мне Матросов. У дверей стоял часовой-автоматчик, у камина расположился телефонист.

Над столом висела бронзовая люстра с амурами. На стенах было много картин в великолепных рамах. Одна из них — «Выезд Фридриха II из Сан-Суси» привлекла мое внимание. Художник изобразил короля сходящим по ступеням китайской пагоды. За Фридрихом виднелись фигуры Вольтера, трех придворных дам и широкоплечего вельможи в треуголке, в камзоле, расшитом золотом. Не знаю почему, но лицо этого вельможи заинтересовало меня. Я подошел ближе. Несомненно, я где-то уже видел его… Эта мысль мне самому показалась смешной. Восемнадцатый век. Сан-Суси, Фридрих и его свита… Как мог я видеть это широкое, холеное, розовое лицо с деланной, остановившейся улыбкой? И все же я твердо знал, что где-то встречал если не этого человека, то во всяком случае его портрет. Я внимательно оглядел картину, пытаясь отыскать подпись художника, но ее не было.